В первый день ему поручили переписать несколько агентурных донесений, предварительно сверив по алфавитам все имена, которые могли встретиться в донесениях (как это сделать, объяснил Гусев, тихий, аккуратный человек в чистом вицмундире, чистеньких нарукавниках, с небольшим незапоминающимся лицом), — переписать, излагая заключенные в донесениях сведения со всей возможной связностью и полнотой, при надобности дополняя их сведениями, взятыми из справок-памяток, которые составлялись на основе агентурных донесений обо всех более или менее заметных злоумышленниках и заключали в себе сведения, добытые ко времени последнего донесения; агенты, в большинстве своем люди малой грамотности, даже опытнейшие из них, написавшие не одну сотню донесений, излагали сведения удивительно неряшливо, они фиксировали свои мысли, как они возникали в мозгу, переписчики и должны были привести их в логический порядок. И еще поручили перебелить телеграмму, полученную из Москвы начальником Третьего отделения шефом жандармов Дрентельном от генерала Слезкина и расшифрованную Гусевым, с просьбой сообщить имеющиеся сведения о каком-то крестьянине Петре Соколове, подозреваемом (как позже выяснилось, ложно) в причастности к убийству Рейнштейна, и ответить на телеграмму, взяв нужные сведения на этот раз из картотеки на втором этаже, если таковые сведения там окажутся. С картотекой познакомил Клеточникова по приказанию Гусева чиновник Чернышев, субъект с военной выправкой и заносчивым выражением довольно благообразной, впрочем, физиономии; в картотеке имелось описание примет и привычек Соколова, и Клеточников составил текст телеграммы за подписью Шмита. Было это шестого марта, на другой день после того, как Третье отделение получило из Москвы от Слезкина телеграмму о том, что в гостинице Мамонтова найдено тело Рейнштейна, бесследно исчезнувшего шесть дней назад.
О странном исчезновении Николки Клеточников узнал еще четвертого числа от Анны Петровны, которая передала ему распоряжение Кирилова явиться в канцелярию агентуры; Анна же Петровна знала о Николке от Татьяны, в тот день, четвертого, примчавшейся из Москвы в истерике и паническом страхе. Татьяна говорила (как рассказывала Анна Петровна), что Николка исчез еще 26 февраля и что она, Татьяна, уверена, что Николку убили, о нем, мол, последнее время какие-то два господина, будто бы приехавшие из Петербурга, распускали слухи, что он шпион, и Николка знал об этих слухах и последнее время носил с собой револьвер, мало того, ее саму, Татьяну, хотели убить, и для этого один рабочий, Евдокимов, смутьян и социалист, который и втянул когда-то Николку в пропаганду, еще до того, как тот поступил в агентуру, этот Евдокимов назначил ей свидание в глухом месте, но она не пошла, потому что к этому времени знала, что и о ней каким-то образом сделалось известно, что она служит в агентуре. Клеточников был, таким образом, в какой-то мере подготовлен к известию о смерти Николки. Конечно, он мог бы в тот же день спросить о Николке у Михайлова, с которым виделся после разговора с Анной Петровной, но почему-то не спросил. Он стал ожидать известия о гибели Николки и ждал его с болезненным чувством. Мысль, что и он должен будет считать себя причастным к гибели Николки, если Николка будет убит, сильно смущала.