А в бродягу моряка!
Ну и пусть, моряк, не скоро
Ты вернешься в этот город.
Корабли гуляют в море,
Словно в небе облака!
Затем исполнили песню про то, как у янтарного моря поет жаворонок, и на этой песне, скромно постучав в дверь и получив разрешение войти, появился Яков при глиняной бутылке черного бальзама в руках. Он был милостиво приглашен к столу, в темпе напился не хуже своих партнерш, догнав и даже перегнав их настолько, что разоткровенничался и сознался, что жену свою не любит, а в юные годы, до войны, состоял в организации айзсаргов. Из его объяснений Аня смутно поняла, что айзсарги[1] — это нечто вроде добровольного объединения патриотов, защитников Отечества, наподобие дружинников или той самой «черной сотни», о которой она знала по учебнику истории. Во всяком случае, с приходом в Латвию советской власти всех доблестных айзсаргов, кто не успел попрятаться, отправили в Сибирь, откуда большинство не вернулось.
Из слов Якова можно было понять, что сегодня представители этой команды — сейчас им всем под 60 лет — не пали духом и пытаются, пока не афишируя себя, возродить движение на новых принципах, имея своей целью мирную борьбу за федеративность Латвии. Сарма решительно сказала Якову, что политические разговоры она не любит, поскольку это может плохо кончиться и ей совершенно безразлично, будет ли федерация, появится ли в Латвии свой президент, лишь бы она могла приодеться, как положено красивой женщине, и питаться не как свинья любым подножным кормом, а калорийно и витаминно.
— Но ты же латышка? — возмущенно сказал Яков.
— Наполовину. Вторая половина — польская. А воспитали меня в русской школе на русский манер. Так что закрой рот со своими призывами, мне они до фонаря. Я следом за тобой в Сибирь топать совершенно не собираюсь.
Яков с такой постановкой вопроса согласился, заверил, что именно свободы для всех, без различия наций, и желают патриоты-айзсарги, после чего принялся рассказывать о своих планах организовать кооператив, что с недавних пор было разрешено. Однако и эта тема была для Ани и Сармы решительно неинтересна, и они начали пытать Якова, были ли в Риге до войны публичные дома.
Яков поежился, прикрыл поплотней дверь в коридор и поначалу шепотком, а потом, осмелев, радостно принялся рассказывать, что подобные заведения не только были, но существовали и в нелегальных, и в официальных вариантах, что даже сам он мальчишкой посещал шикарный дом, который размещался совсем неподалеку, в помещении нынешней школы. И с точки зрения Якова, это был очень полезное, нужное заведение, которое привносило в общество порядок и организацию, а потому и сегодня в программе айзсаргов не самым главным пунктом, конечно, и не всеми одобряемым значится восстановление домов терпимости, их легализация и строгий государственный контроль, что допустимо, судя по всему, и при советской власти. Если верить его словам, то получалось, что начавшееся недавно кооперативное движение в перспективе приведет к могучему развитию частного капитала, который увенчается открытием целой сети публичных домов от берегов туманной Балтики до Тихого океана.