Вы, может быть, помните, как дело «Славы Шотландии» и мой разговор с несчастным человеком, судьбу которого я рассказал вам, впервые обратили мое внимание на профессию, ставшую делом моей жизни. Вы видите меня теперь, когда мое имя приобрело широкую известность и когда общество и официальная власть признают меня высшей апелляционной инстанцией в сомнительных случаях. Даже тогда, когда вы только что познакомились со мной и описали одно из моих дел под названием «Красное по белому», у меня уже была большая, хотя не особенно прибыльная, практика. Поэтому вы и представить себе не можете, как было мне трудно пробиться в жизни.
Когда я приехал в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, как раз у Британского музея. Тут я жил некоторое время, заполняя свои многочисленные часы досуга учением тех отраслей науки, которые могли понадобься мне. Временами подвертывались дела, главным образом по рекомендации товарищей-студентов, так как в последние годы моего пребывания в университете там много говорили обо мне и о моем методе. Третье из этих дел было дело о «Месгрэвском обряде», которому я обязан первым шагом к моему теперешнему положению благодаря возбужденному им интересу и важным последствиям.
Реджинальд Месгрэв воспитывался в одном колледже со мной, и я был несколько знаком с ним. Товарищи не особенно любили его, считая гордецом, хотя мне лично казалось, что гордость его была напускная и за ней скрывалась робость и неуверенность в своих силах. Наружность его была чисто аристократическая: тонкий прямой нос, большие глаза, небрежные и вместе с тем изящные манеры. И действительно, он был отпрыском одной из древнейших фамилий королевства, хотя и по младшей ветви, отделившейся от северных Месгрэвов в шестнадцатом столетии и поселившейся в западном Сассексе, где замок Херлстон является, быть может, древнейшим изо всех обитаемых жилищ графства. На молодом человеке как будто лежал отпечаток его родины, и всякий раз, когда я глядел на его бледное, умное лицо, на посадку его головы, перед моими глазами восставали потемневшие своды, решетчатые окна и все особенности феодального жилища. Иногда нам приходилось разговаривать друг с другом, и я помню, что он всегда выказывал живейший интерес к моему способу исследований и выводов.
Четыре года я не видел его, как вдруг в одно прекрасное утро он вошел в мою комнату на Монтегю-стрит. Он мало изменился, одет был по моде – он всегда был франтом – и сохранил спокойные, изящные манеры, которыми отличался прежде.
– Как поживаете, Месгрэв? – спросил я, обменявшись с ним дружеским рукопожатием.