А шаги раздавались все громче и громче, и наконец на противоположном берегу в темноте ночи вырисовалась человеческая фигура. Человек остановился: вытянул вперёд шею, ища мостика, и затем вступил на перепиленное мною бревно.
Только когда уже незнакомец вошёл на мост и двинулся вперёд, мы узнали кто это такой. Произошло поистине ужасное. Человек, которого мы приняли за передового разведчика неприятельских сил, оказывался не кем иным, как викарием Пинфольдом. Звяканье, которое мы слышали при его приближении к мосту, производилось его тростью с железным наконечником.
Поражённые неожиданностью, мы лишились голоса и решительно не имели времени предупредить Пинфольда о грозящей ему опасности. Мы сидели в кустах и наблюдали…
Высокомерный викарий шагнул на мостик, затем он сделал другой шаг, третий… и вдруг раздался треск, и Пинфольд полетел вниз и исчез в быстротекущей реке. Должно быть, викарий упал на спину, потому что мы явственно различали его толстый живот, который высовывался из воды. Долго он барахтался, стараясь встать на ноги. Наконец это ему удалось, и он стал выбираться, отплёвываясь и бранясь, на берег. Бранился викарий очень смешно, перемешивая самые гнусные ругательства с благочестивыми восклицаниями. Слушая ректора, мы, несмотря на весь объявший нас ужас, начали хохотать.
В то время, как викарий выбирался на берег, мы выскочили из кустов и наподобие стаи диких птиц понеслись через поля домой. О происшедшем мы, разумеется, нашему доброму учителю не сказали ни слова.
Но дело было слишком серьёзно, чтобы его можно было потушить. Как раз перед принятием холодной ванны викарий выпил вместе с городским клерком бутылку испанского вина. Смесь вина и холодной воды оказалась очень опасной. Викарий подвергся жестокому припадку подагры и должен был вылежать в постели целых две недели. Осмотрели перепиленное бревно, начали следствие, и выяснилось, что в этом деле повинны ученики Чиллингфута. Предполагалось изгнать из города всю школу, и, чтобы спасти учителя и товарищей, я признался в том, что сам и задумал и выполнил это.
Чиллингфут находился в полной зависимости от викария, и вследствие этого обставил моё исключение из школы большой торжественностью. Я должен был выслушать публичный и очень строгий выговор, и затем меня изгнали. Чиллингфут, впрочем, смягчил мою судьбу, повидавшись со мной наедине. Простился он со мною очень сердечно.
Больше мне с моим старым учителем увидеться не пришлось, так как он спустя несколько лет умер, но, как я слышал, школа существует и до сих пор и заправляет ею сын Чиллингфута, Виллиам. Школа стала больше и богаче, чем в прежние времена. Другой сын учителя сделался квакером и уехал в колонию Пенна, где и был убит, как передавали, дикарями.