– А ведь лошадь твоя долго не выдержит, Рувим, – тревожно сказал я своему другу.
Лошадь Рувима споткнулась, и мой приятель чуть не полетел через её голову.
– Старая лошадка совсем расклеилась, – печально произнёс Рувим, – мы сбились с дороги, и она, бедняжка, не может скакать по неровному грунту – это для неё чересчур.
– Да, мы сбились с дороги, – подтвердил Саксон, оглядываясь через плечо. Он ехал немного впереди… – Но имейте в виду, что и голубые мундиры ехали весь день и их лошади тоже долго не продержатся. Но как это они, во имя неба, угадали, по как9Й дороге мы едем?
И словно в ответ на этот вопрос далеко за нами вдруг прозвучала в ночной тишине чистая, напоминающая звон колокольчика нота. Эта нота постепенно ширилась и росла, и, наконец, весь воздух наполнился её гармонией.
– Ищейка! – воскликнул Саксон.
Вслед за первой нотой последовала вторая, более резкая и пронзительная, а затем послышался лай. Сомнений не оставалось.
– Это другая! – промолвил Саксон. – Они взяли с собой тех самых собак, которых мы видели у собора. Черт возьми, Кларк, могли ли мы думать тогда, что через несколько часов они будут преследовать нас же самих.
– Мать Пресвятая! – воскликнул Рувим. – А я-то было собирался умирать на поле битвы, – вместо этого приходится играть роль собачьего мяса. Это не того, это – против уговора.
– Они ведут собак на своре, – сказал сквозь зубы Саксон, – если бы они спустили их, те скрылись бы в темноте. Эх, кабы где-нибудь поблизости речка была – мы бы их сбили со следа.
– Слушайте! – воскликнул Рувим. – Моя лошадь дольше нескольких минут этим аллюром идти не может. Если я стану, вы двигайтесь, а обо мне не беспокойтесь, так как собаки не по моему следу идут, а по вашему. В подозрении у них состоят лишь два незнакомца, останавливавшиеся в гостинице, а обо мне и речи нет.
– Ну нет, Рувим, мы должны и жить, и умирать вместе, – ответил я грустно. Я видел, что лошадь его все больше и больше слабела. – Теперь темно, они различать людей не станут и отлично отправят тебя на тот свет.
– Будьте мужественны, – крикнул старый солдат, ехавший теперь в двадцати ярдах впереди, – мы слышим топот погони так ясно потому только, что ветер дует в нашем направлении, но нас они, я готов держать пари, не почуяли до сих пор. Мне думается, что они поехали тише.
– Да, топот копыт не так явственен, как прежде, – сказал я радостно.
– Этот топот до такой степени неявственен, что я перестал даже его слышать, – подтвердил мой товарищ.
Мы остановили истомлённых лошадей и стали прислушиваться, но до нас не доносилось ни звука. Только ветер тихо шелестел в вереске да уныло кричал козодой. За нами расстилалась необъятная равнина; половина её была освещена луной, другая половина оставалась погруженной в ночную тень. На тусклом горизонте не видно было никаких признаков жизни и движения.