Один том нового издания – «Прощание с колхозом» – отдан очеркам. Другой – «На хуторе» – рассказам.
Сначала об очерках.
Большинство из них я не встречал в центральных журналах, прочитал впервые. Страшное, гнетущее впечатление они производят…
У нас много публицистов, много теоретиков, способных глубоко, умно рассуждать о любых проблемах. В том числе и о судьбе русской деревни, вымирании русского народа. Но без дыхания жизни статьи эти остаются лишь сухим теоретизированием.
У Бориса Екимова – очерки. И это действительно очерки, произведения почти ушедшего в историю жанра. В них есть художественность, есть герои, но и та предельная документальность, точность, которые так ценятся в очерке.
Первая вещь – «Дела “колосковые” – о раскулачивании и коллективизации 30-х годов. Множество цитат из дел арестованных, осужденных, сосланных. Сотни цитат, сотни дел, сотни человеческих судеб. И это только из архивов Волгограда, где живет Борис Екимов…
Этот очерк потрясает, как потрясает «Архипелаг ГУЛАГ», но следующие произведения читать еще тяжелее. Они – о нашем недавнем прошлом и о сегодняшнем.
В 1990–2000-е не сажали за колоски, не отбирали имущество, скот. Да и нет уже колосков, нет почти имущества и скота. И людей на некогда обжитой, цветущей донской земле осталось немного.
Время действия большинства очерков – 1993–1995 годы. «Год 1993-й, время перемен», – замечает Екимов. Да, это верно. Этот год стал переломным для русской деревни. Тогда она в последний, наверное, раз воспрянула духом, и тогда же ей, видимо, окончательно переломили хребет.
Так случилось, что с лета 1993-го до лета 1996-го я жил в самой настоящей деревне. Пятьдесят километров от райцентра. Поля, ферма, заводик, где шили мешки, дорожная мастерская, комбайны, тракторы… В 93-м, когда наша семья приехала в эту деревню (формально – село, хотя церкви нет уже лет пятьдесят) на юге Красноярского края, народ был настроен на лучшее. Работали, надеялись осенью получить приличные деньги. Но ближе к зиме оказалось, что несмотря на хорошие результаты и по зерну, и по сену, по молоку, мясу, хозяйство оказалось должно государству, банкам многие миллионы; зарплату задерживали. У людей опустились руки. На следующий год работали уже кое-как, начался развал…
От Дона, который описывает Екимов, до Енисея, вблизи которого жил я, четыре тысячи километров, но процесс развала до мелочей схож. Иногда меня, как человека, пытающегося тоже что-то писать, во время чтения очерков покалывала ревность: вот эта деталь и у меня есть, вот такой эпизод тоже… И наверное, по всей России происходило одно и то же.