Конгревова ракета (Сенчин) - страница 129

Когда-то герой повести «Помощник китайца» Серега, живя на Алтае, почти с ужасом вспоминал, как развозил по подмосковным церквам иконки и складни, а потом мчался домой к жене с дочкой. Прошло время, и вот герой вернулся почти к тому же. Закольцованный сюжет, рожденный не воображением писателя, а кажется, самой жизнью.

4. Быть другим

У Евгения Гришковца богатая биография, бурная жизнь актера, драматурга и режиссера в одном лице. Жил он во многих городах, служил (как, кстати, и Дмитрий Новиков) на флоте. Судя по всему этому, и проза его должна быть какой-то необыкновенной, экзотической, сюжетно, образно разнообразной. Но Гришковца в большей степени интересует самый обыкновенный житель мегаполиса – один из обитателей бесчисленных многоэтажек. Ему хочется увидеть в таком человеке нечто особенное, определить и показать, чем он от остальных отличается, в чем он – другой и в чем остальные – другие.

У него и рассказ есть такой – «Другие», в котором герой признается:


Я помню, как я обнаружил, что есть другие. Другие люди! ‹…› Я помню, как это открылось мне, как я был ошеломлен и как в первый раз стал всматриваться в людей, даже хорошо мне знакомых, после этого открытия.


На первый взгляд, признание абсурдное и пустое, но ведь, если задуматься, как редко мы чувствуем, что вокруг нас действительно другие люди. С другими мыслями, другими жизнями, другим прошлым и будущим.

Сборник рассказов Гришковца «Планка» (2006) я считаю событием в нашей сегодняшней литературе. Такой книжки, с одной стороны, простой, легкой, но в то же время близкой очень многим и полезной, – нынче почти не встретишь. И скорее всего, появись Гришковец со своей прозой без ореола славы модного драматурга, его вряд ли бы так охотно печатали. По крайней мере, вряд ли бы стали выпускать его книги. Но к Гришковцу пришло редкое сегодня признание: его считают не пишущим прозу драматургом (актером, режиссером), а – писателем.

Такой писатель, как Гришковец, по моему убеждению, должен был появиться, должна была появиться его «Рубашка», у многих вызвавшая решительное неприятие, должны были быть написаны его простенькие, примитивные даже, рассказы. Гришковец увидел типичнейшего человека нашего времени, уловил его язык, его интересы и проблемы, показал его тяжелую, проносящуюся в бешеном ритме, но по сути пустую и бессобытийную жизнь. И его тоску по чему-то настоящему – по любви, подвигу, дружбе.

В рецензии на роман «Рубашка» в журнале «Знамя» (2005, № 2) Владимир Елистратов («филолог», как он определяет себя, что в данном случае существенно) упрекает Гришковца в языковой бедности (постоянные по вторения «был», «ехал», «поехал»), в отсутствии в романе интриги, сюжета и композиции. В том, что нет «ни метафор, ни олицетворений, ни гипербол… Ни просто эпитетов, самых завалящих. Вообще ничего». И в итоге рецензент приходит к выводу: «“Рубашка” в таком случае – либо гениальное открытие, в том числе лингвистическое, либо – абсолютная, наивнейшая утопия». Я готов признать роман Гришковца «гениальным открытием».