Голос этого повествователя не задушевен, не лиричен, а горек и строг. Это строгость не учителя или обличителя, а такого же грешного, как и большинство персонажей книги, потому и к поступкам Калиновича повествователь относится с пониманием.
Выше я приводил его слова о двух любовях, живущих в душе его героя. А вот размышление о свадьбах, которое и сегодня может шокировать:
Кто не согласится, что под внешней обстановкой большей части свадеб прячется так много нечистого и грязного, что, уж конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой девочкой гораздо выше в нравственном отношении, чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то очень полезный подвиг.
Или такое объяснение заигрывания Калиновича с соседкой по купе в поезде:
Здесь мне опять приходится объяснять истину, совершенно не принимаемую в романах, истину, что никогда мы, грубая половина рода человеческого, не способны так изменить любимой нами женщине, как в первое время разлуки с ней, хотя и любим еще с прежнею страстью. Дело тут в том, что воспоминания любви еще слишком живы, чувства жаждут привычных наслаждений, а между тем около нас пусто и нет милого существа, заменить которое мы готовы, обманывая себя, первым хорошеньким личиком.
Повествователь в «Тысяче душ» – отдельный, самостоятельный персонаж. Правда, никак не влияющий на ход событий, на сюжет. Подобного повествователя мы можем встретить не в одном произведении русских классиков. Например, в «Бесах». А в «Палате № 6» Чехова такой, иногда появляющийся повествователь без социального положения, без своей физиономии, без желания что-то изменить, зато подробно и бесстрастно рассказывающий нам истории доктора Андрея Ефимыча и тех, кто содержится в палате, придают повести настоящий ужас… Жаль, что из современной литературы повествователь такого рода почти исчез: произошло четкое деление на первое и третье лица, – или «я», или «он»…
В романе Писемского десятки замечательных персонажей. Многие из них лишь намечены, – это, так сказать, рассада, а не взрослые литературные растения, которые мы видим в книгах Гончарова, Достоевского, Островского, Тургенева, Толстого, Лескова. Но, кажется, эти авторы многое почерпнули в «Тысяче душ». (Историки литературы могут ткнуть меня носом в тот факт, что Достоевский, после прочтения двух первых частей, в письме отчитывал брата за то, что тот восторгается «золотой посредственностью», и нигде в бумагах Федора Михайловича нет упоминаний о третьей и четвертой частях романа, но это, на мой взгляд, не доказательства того, что ему эти части не были известны, а персонажи, приемы Писемского, по крайней мере двух первых частей романа, отброшены и забыты.) У персонажей «Великого Пятикнижия» (и не только там) Достоевского мы запросто можем встретить черты и Настеньки, и Калиновича, и Медиокритского, князя Ивана, Белавина, Иволгина, Полины, Григория Васильева, Амальхен (кстати, блестяще предвосхитившей знаменитую Эллочку-людоедку и всех этих блондинок в шоколаде).