Все последние дни были заняты 16[-м] съездом большевиков. Грузинский дьяволодурак еще раз поставил на колени Рыкова и Томского и мимоходом давнул Крупскую. Молчал только Бухарин, но возможно, что на вчерашнем заключ[ительном] заседании и он растянулся на брюхе перед «дивной жопой Кавказа». Эти «правые», конечно, тоже сволочи, но они все-таки понимают то, что надо же населению хоть что-нибудь жрать. Сталин же и его подручные обрекли на голодную смерть десятки миллионов людей и не поперхнулись. Им бы только самим лопать до отвала, распутничать (Калинин), и властвовать над всеми, и всеми помыкать.
Умерли за это время Конан-Дойль и П. Сергеенко. Конан-Дойлем я увлекался еще в гимназические годы, да и позже; помню с каким увлечением читал его «Знак 4-х» в 1904 г. в Вильне на вокзале. Книжку Сергеенко о Л. Толстом я прочитал тоже мальчишкой – в 1899 г., когда вышло ее 1-ое издание. ‹…›
Сегодня болит голова и пугает предстоящий день отсутствием у публики «мелочи». Да и, кроме того, по-видимому, начинают забирать нищих и отправлять их в «трудовые колонии», т. е. в могилы для живых.
24 июля [1930]
14-го вечером к жене пришла старуха, которая в 1923 г. сватала ее за Кузнецова. Я устроил скандал и опять начал пьянствовать. 17-го июля в день поминок дедушки Макс[има] Ал[ександровича] – я привел из пивной каких-то незнакомцев – мужчину и женщину. К этому почему-то придрался жилец Иванов, незнакомца отправил в милицию, а на меня подали жалобу в жактовский суд, что грозит мне, конечно, большими неприятностями, а б[ыть] м[ожет], и выселением. – В городе голодовка и эпидемия брюшного тифа. Устал я до крайности.
Согласимся, что это писало не потерявшее «человеческий облик» существо, не конченый похабник и подонок Одинокий из романа «Остромов…» Некто более глубокий и все-таки цепляющийся за цивилизованную жизнь человек и в то же время смело судящий о политической и общественной жизни… Конечно, Тиняков наверняка терял человеческий облик, похабничал, но периодами, как немалая часть запойно пьющих.
Кроме дневника Тиняков сочинял в то время и стихи. Сегодня известно два, остальные же или пока не разысканы, или погибли (по словам самого Тинякова, он писал в годы своего нищенствования регулярно). Уцелевшие произведения находятся в следственном деле поэта, являясь, как и дневник, вещественными доказательствами. Потому, видимо, и уцелели.
Привожу эти стихотворения 1926–1927 годов[3].
* * *
Чичерин растерян и Сталин печален,
Осталась от партии кучка развалин.
Стеклова убрали, Зиновьев похерен,
И Троцкий, мерзавец, молчит, лицемерен.