«Дурачьё! — сказал дьяк. — Из вас должен быть всяк
В теле:
Ещё в думе вчера мы с трудом осётра
Съели!»
На базар мужик вёз через реку обоз
Пакли;
Мужичок-то, вишь, прост, знай везёт через мост,
Так ли?
«Вишь, дурак! — сказал дьяк. — Тебе мост, чай, пустяк,
Дудки?
Ты б его поберёг, ведь плыли ж поперёк
Утки!»
Как у Васьки Волчка вор стянул гусака,
Вишь ты!
В полотенце свернул, да поймал караул,
Ништо!
Дьяк сказал: «Дурачьё! Полотенце-то чьё?
Васьки?
Стало, Васька и тать! Стало, Ваське и дать
Таску!»
Взрывы смеха постоянно прерывали чтение, но Толстой всё же сумел закончить:
Пришёл к дьяку истец, говорит: «Ты отец
Бедных;
Кабы ты мне помог — видишь денег мешок
Медных, —
Я б те всыпал, ей-ей, в шапку десять рублей,
Шутка!» —
«Сыпь сейчас, — сказал дьяк, подставляя колпак, —
Ну-тка!»
Герцен смеялся что есть мочи:
— Удружили, дорогой Алексей Константинович, право слово. Вот что надобно мужикам в каждой деревне читать!..
Поручили Тургеневу разработать проект устава общества грамотности, а затем разослать его как можно большему числу заинтересованных людей.
Погода стояла отличная. Английский канал по уграм окутывала жемчужная дымка, но вскоре она исчезала — и открывалась необозримая морская гладь, жёлтые барханы песчаных дюн и скалистые меловые берега.
Пролетели незаметно не только три и четыре дня, но неделя, за ней — другая. Съездили, и не раз, компанией в Борнемут. Дом стоял пока ещё не заселённый сыном и дочерью Александра Ивановича. Зато на вилле часто появлялся тридцатитрёхлетний штабс-капитан русской армии Зыгмунт Сераковский.
Мир тесен: оказалось, что сосланный в солдаты по гнусному обвинению — будто бы студентом Петербургского университета пытался нелегально перейти границу — Зыгмунт служил в Оренбурге под началом генерала Перовского. Когда получил эполеты, Василий Алексеевич дал ему блестящую рекомендацию для поступления в Академию Генерального штаба. А ныне он оказался в Лондоне в служебной командировке — участвует в международном конгрессе по отмене телесных наказаний в армии. Приезжает к Герцену возбуждённый, с воодушевлением говорит, как по возвращении в Петербург будет докладывать свои выводы и предложения.
— Позор! — Глаза его вспыхивают. — Защитников отечества, солдат, — и по физиономии, а то — под палочные удары! Сам хорошо знаю, что такое бесправие, когда человек становится серой скотиной. В армии его императорского величества рукоприкладство — как взяточничество в чиновном мире: нет удержу! Отмена рабства в деревне и отмена бесправия в армии — всё следует проводить в жизнь, и немедля.