Остановился Алёшенька, прислушался — и вновь вперёд. Вот уж миновал загон для овец и коз, лужайку, где щиплют траву коровы, опушку леса с конным табуном. Быстро осмотрелся по сторонам и запустил руку в заветное дупло старого дуба. Ага, здесь она, его любимая читаная-перечитаная книжка в грязновато-красном переплёте со стихами всех-всех самых именитых русских поэтов.
Господи, да как же так можно искусно сочинять, чтобы в стихах говорили звери, а мысли после их слов рождались человеческие, чистые и светлые — например, про верность и дружбу, честность и чувство долга! Вот же рядом, перебирая стройными, как струны, ногами, мотая длинной красивой шеей, хрумкают сочную траву кони, а здесь, в басне, они — люди-богатыри и мудрецы.
А что, если самому попробовать сложить басню о сильных и умных животных, и чтобы она непременно пришлась по душе маменьке и папеньке? А ну быстрее в дом, к перу и бумаге!..
Здесь, в Погорельцах, у пего много облюбованных мест, самых заветных. Помимо двора, лугов и дальнего леса — сам дом. Он старый, большой, наверное, из двух десятков комнат — голубых, бордовых, палевых и розовых кабинетов и гостиных, спален, людских, чуланчиков, уголков и закоулков. И всюду — стулья и кресла, зеркала, гобелены, ширмы и ширмочки, столики и пузатые комоды, бронзовые массивные шандалы и старинные бюро на тонких гнутых ножках.
Но самая волшебная комната — библиотека. Во все стены — шкафы домашней работы со стеклянными дверцами, за которыми плотными рядами книги, книги, книги. Одни — в кожаных новеньких и старых, иссохшихся переплётах, другие — в деревянных досках, где листы из пергамента, иные и вовсе без переплётов, но, как говорит папочка, самые ценные, потому что в них заключена мудрость многих людей и даже целых народов.
Осторожными шажками, чтобы не нарушить торжественность и таинство обстановки и чтобы не спугнуть уже возникшие в голове картины и образы, Алёшенька пробирается к круглому, с мраморной крышкой столику, на котором папа предусмотрительно оставил стопку бумаги — плотной, желтоватой на вид, покрытой по всей поверхности водяными знаками.
Алёша уже знает: бумага эта носит название вержированной. Папочка сам её не использует для своих писаний, она для торжественных посланий. Но разве теперь не тот случай — записать возникшие в его голове строчки и преподнести их маменьке и папеньке?
Перовский останавливается у дверей библиотеки и на цыпочках отходит прочь: тс-с, ни в коем случае нельзя помешать Алеханочке!
Думал ли Алексей в тот день, когда вместе с Аннет увозил малыша из Петербурга, что отныне станет ему вместо отца, возьмёт в свои руки его судьбу?