— Что ж, подрастёшь ещё немного, и мы все втроём поедем в столицу. Но пока, я полагаю, мой рассказ о животных может принести тебе пользу.
— Конечно, папочка, я больше не буду спешить заканчивать свои стихотворения, а лучше буду стараться их прилежно отделывать. — И открыто, доверчиво посмотрел на папа: — А можно будет напечатать мои стихи в книжке?
— Хм! — улыбнулся папа. — А ты не обидишься, если кто-либо тебя раскритикует? Я, признаться, пуще всего боюсь выйти к публике самонадеянным и незрелым.
Увы, не одним педагогическим, нравоучительным пассажем выглядело признание Перовского племяннику — вёз в бауле в столицу первую свою повесть и сгорал от стыда и неуверенности. Ладно бы отвергли, не напечатали, а то засмеют, пальцами станут показывать: «Гляди, с суконным рылом, а туда же, в калашный ряд!»
Приехав в Петербург, никому не показался, а нанял переписчиков, засадил их под замок, велев поставить перед каждым хлеб, лук и соль. Из штофа приказал дворецкому наливать лишь по маленькой, чтобы не захмелели, а лишь для сугреву и поощрительности ради. Сам за эти дни издёргался до того, что, когда взял в руки чистые, беловые копии, всякая чувствительность и способность к переживанию его уже начисто покинули, как говорится, перегорели, и он махнул рукой: э, была не была!..
По лестничным маршам Аничкова дворца кинулся вверх стремглав, как мальчишка, ощущая спиной укоризненные взгляды стоящих на часах гвардейцев и трёхаршинных лакеев в ливреях с галунами по всем швам.
В комнату брата даже не заглянул, а прямо к Василию другому, Жуковскому.
Из-за высокой конторки глянуло задумчиво-приветливое и несколько изумлённое лицо поэта:
— Не часто же ты, Алексей, балуешь меня своими посещениями. Ну, проходи, располагайся. Сейчас прикажу чаю. А я, видишь, готовлюсь к уроку с моей любезной ученицей...
Алексей знал, как прилежно, даже влюблённо относится Жуковский к своим обязанностям преподавателя. И особенно теперь, когда сам стал, по сути дела, воспитателем племянника, вполне понимал и разделял его увлечённость.
Да, бывшая принцесса Шарлотта, а ныне великая княгиня Александра Фёдоровна, говорил Жуковский, особа высокопоставленная, она молода и пытлива. Что ж, тем лучше. Сделать из неё человека высоких мыслей и стремлений — разве не великая задача? Труды окупятся вполне. Может быть, ей представится возможность воздействовать на общество, и тогда добрые семена, посеянные на уроках словесности, отзовутся добрыми делами.
Однако не все понимали увлечённость Жуковского. Брат Василий утверждал, что, на его взгляд, Жуковский теперь полностью потерян не только как поэт, но и как некогда душевный друг.