Лизетт пожала плечами.
— Не знаю. Возможно, англичанки там в большой цене. Но ты будешь среди людей, которые говорят на твоем родном языке — и это хорошо.
Бэлль кивнула.
— Если ты не станешь унывать, будешь сама доброта и кротость с окружающими, ты обязательно найдешь их слабые стороны и воспользуешься ими в своих целях, — добавила Лизетт.
Девочка вспомнила, как Мог утверждала, что Энни способна нащупать у человека слабые места, а потом сыграть на них. Тогда она не совсем поняла эти слова, но сейчас они приобрели для нее новый смысл.
— Меня отправляет в Америку мадам Сондхайм?
— Нет, — покачала головой Лизетт. — Она продала тебя, когда ты заболела. Мадам Сондхайм заработала уже достаточно денег, и у нее не было ни малейшего желания держать тебя у себя в борделе.
Бэлль старалась не расплакаться от ужасной мысли о том, что ее передают из рук в руки, как кусок вырезки на рынке Смитфилд.
— Мои новые хозяева еще хуже? — спросила она.
— Твой новый хозяин заплатил за твое пребывание в этой лечебнице. Он следит за тем, чтобы у тебя была вкусная еда, мягкая постель, чтобы ты поправилась. Ты для них ценный товар. Тебя никто не обидит, если ты не станешь выпускать коготки.
Бэлль была слишком напугана, чтобы продолжать расспросы. Она поверить не могла, что у кого-то, кто купил больную девушку, изнасилованную несколькими мужчинами, и потом отправил ее в Америку заниматься проституцией, могут быть благочестивые намерения.
Бэлль опустила голову и заплакала.
Лизетт положила руку ей на плечо.
— В этом доме я выходила много таких, как ты, но сразу видно, что ты сильна духом. И к тому же красавица и, мне кажется, умница. Воспользуйся своим умом. Поговори с другими девушками, поучись у них и жди своего часа.
И Лизетт быстро покинула комнату, оставив рыдающую Бэлль одну.
Бэлль уже потеряла счет времени с того дня, как ее похитили на улице. Она помнила, что это произошло четырнадцатого января. Девушка намеревалась спросить у Лизетт, какой теперь день, но не спросила, потому что боялась, что, узнав, сколько времени прошло, сможет поверить в то, что больше никогда не увидит маму и Мог.
Ей настолько не хватало Лондона, что даже сердце щемило. Не хватало Мог, аромата свежей выпечки в кухне, приятной мысли о том, что ночью она подоткнет ей одеяло и поцелует, осознания того, что она всегда будет ее любить. Не хватало мамы. Возможно, Энни и не была такой же ласковой, как Мог, но иногда одаривала дочь улыбкой, когда испытывала чувство гордости за Бэлль. Девочке не хватало маминого звенящего смеха, который, как хорошо знала Бэлль, звучал так редко, и тем не менее она слышала его чаще других, потому что умела рассмешить Энни.