– Она похожа на тебя… – и что-то еще, гораздо тише, уже неуловимое…
Саша отвернулась, понимая, что ни за что на свете не станет переспрашивать.
– Я тоже оденусь пока…
Переставила на стол чашечку с дымящимся кофе и почти бегом бросилась в свою комнату.
Ждать Дмитрия в машине или во дворе у дома Даша наотрез отказалась, заявив, что пойдет к нему домой. Он рассмеялся, а Саша не решилась возражать. Пришлось подниматься в квартиру и приложить все усилия, чтобы опять не утонуть в воспоминаниях. Тоже общих, но связанных уже не с Филиппом. У нее никак не выходило до конца объединить два образа в одном человеке. Тот, кого любила столько лет, вроде бы не имел ничего общего с этим почти незнакомым ей человеком… Не то лицо, иной голос, жесткость и холодность, совершенно не свойственные Кирману, жаркая несдержанность и пьянящая нежность в глазах… Даже запах другой… Но ведь и сама изменилась. Да, осталась прежней внешне, но в ней больше нет ничего от той наивной девочки. Их прошлое никогда не вернется, а будущее… есть ли оно вообще?
В квартире ничего не изменилось, будто Саша только вчера бежала отсюда, не решаясь оглянуться. Та же пугающая простота и безликость… Но теперь ощущалось что-то еще. В пропитанных одиночеством комнатах слова мужчины прозвучали почти криком, хотя он говорил едва слышно, стараясь, чтобы Даша, увлеченно озирающаяся по сторонам, ничего не смогла разобрать.
– Прости меня… хотя просить об этом – безумие.
Она застыла, не в силах сдвинуться с места, по нелепой иронии оказавшись как раз возле дивана. Будто вновь отбросило в те мгновенья, когда захлебывалась близостью, сходила с ума и надеялась, что это сумасшествие взаимно. И как тогда же огненным ливнем обрушился стыд за собственную несдержанность.
– Тебе не за что просить прощение. Я сама… хотела… – Саша поискала глазами дочь. «Хочу до сих пор… ты ведь знаешь об этом… Все так же, как прежде, понимаешь мое состояние…»
Боясь увидеть осуждение, не решалась взглянуть ему в глаза.
Мужчина заговорил свистящим шепотом:
– Я думал, что так будет лучше… Безумец! Пытался хоть как-то облегчить твою боль, причиняя еще большую.
– А зачем… облегчать мою боль? – В самом деле, для чего это чужому человеку, с которым ничего общего не осталось? – Если неприятно находиться рядом? Если я не заслуживаю даже… – при одном только взгляде на его рот залилась краской и, отстранившись, пошла к дочери.
Даже если он все понимает, обсуждать что-то у нее нет сил. И ни к чему.
– Дашуня, давай подождем в кухне, пока Дима переоденется. Не будем его отвлекать.