Как-то раз вечером, на третьей неделе, она ткнула в одну карту синеватым указательным пальцем и подождала, пока он не поднял на нее глаза. Тогда она обвела рукой вокруг шеи, изображая накинутую петлю. Глядя на нее, он повторил то же движение, но конец петли вывел круто вверх.
— Не знаю, — ответила она хмуро.
Как-то раз, заглянув в только что разложенные карты, он спросил:
— Сколько у меня детей?
— Ты что, проверять меня вздумал? Не веришь, так иди стань в кучу дерьма вниз головой. Четверо у тебя детей. Четверо или пятеро.
— Они здоровы?
— А с чего им болеть?
Как-то раз он решился было рассказать ей свою историю. Но она перебила:
— Меня не интересует то, что случается с людьми.
— Что же вас интересует, Мария Икаса?
— Бог, — сказала она и стукнула пальцем по лбу, сперва себя, потом его.
Мария Икаса умела петь, как никто, если только ее не душил кашель. До полуночи городским проституткам вход в бар Паблито был запрещен, чтобы не ронять репутацию заведения. Только изредка, после того как отцы города уходили домой, старый Паблито милостивым кивком разрешал войти одной-двум из самых заслуженных — Консуэло или Маридолорес, при условии что они будут скромно сидеть за столиком, потягивая вино из стакана.
Иногда это оборачивалось на пользу дела. Маридолорес, развеселая Маридолорес, просила вполголоса:
— Мария Икаса, сердце мое, спой нам! Одну песню! Дон Хаиме, попросите Марию Икасу спеть одну песню!
Фидель сразу вроде бы понимал, о чем речь. Клал передние лапы Марии Икасе на колени и тоже просил. Эшли поднимал на нее полный ласкового ожидания взгляд. Старый Пабло с поклоном ставил перед ней стакан рому.
Мария Икаса начинала без подготовки, голосом удивительного объема и мощи. За душу берущая каденция раскатывалась по комнате: «А-а-а!» Потом начиналась сама песня:
Кружевница сидит у окошка,
Слепая она! Слепая!
Расчеши свои волосы, девочка.
Еще много печали впереди.
Или:
В Вифлеем ли лежит ваш путь,
Сыновья мои, дочери мои?
Фидель пытливо всматривался во все лица по очереди, желая удостовериться, что слушатели достойны оказанной им чести. Девицы аккомпанировали припеву, постукивая о блюдца ложечками. Маридолорес срывалась с места, каблучки ее отбивали барабанную дробь. Аптекарь, живший в соседнем доме, проснувшись, спешил одеться и являлся с гитарой. Бар наполнялся публикой. Ах, что за минуты! Что за страсть!.. Что за картины в памяти! На улице перед баром собиралась толпа. Что за бурные рукоплесканья!
— Мария Икаса, пой еще! Пой еще, красавица!
Под конец Эшли не выдерживал и шептал:
— Не надо больше петь, Мария Икаса! Ради всего святого, поберегите свои легкие!