- Юбку одерни – негромко, но внушительно – успокаивающе сказал я и услышал негромкое завывание – Что ж ты так, как же я теперь без тебя… У стены лежал пожилой мужчина, с одной ногой и протезом на другой – с такой неестественно выгнутой шеей, что сразу было понятно – не жилец… Возле стены, ближе ко мне на полу лежал старый потертый наган. Женщина, не замечая изменившейся обстановки, продолжала голосить:
- И на кого ты меня покинул любимый мой, зачем ушел от меня… Финская пуля тебя миновала, а эта видишь не пожалела… Надо спасать, пока можно, а то уйдет в тот мир разумом – не вытащишь… Я шагнул к ней, положил руку на голову. Она непряглась, застыла. – Не уходи, останься. Внучка у тебя – как она без тебя… Что поделаешь – война проклятая… Она повернула голову и взглянула на меня.
– Ты прости нас, что не успели, не смогли защитить, уберечь… Женщина встала – Не проси прощения воин – внучку мою от позора спас… Спасибо тебе за это и поклон низкий… Она поклонилась до пола. – А с любым моим (ей же лет под пятьдесят, а она до сих пор любит !) – значит судьба его такая, значит там он нужнее… Комок подкатил к горлу, слезы выступили на глазах, ярость всколыхнулась и полезла из глубин.
– Сидите в хате, не выходите – прошептал я отвернувшись. – А я пойду, пройдусь ! Нагнулся, поднял наган, сунул его за пояс. Вышел в сени и прыгнул на улицу, к новой паре грабителей. И снова не успел… Выход из прыжка встретил меня гулким хлопком винтовочного выстрела. Один ганс азартно гоняется в курятнике за квохочащими курами, а другой держит винтовку, из ствола которой еще вытекает сизый пороховой дымок. А недалеко, у крыльца, лежит на земле в растекающейся крови селянин с топором в руке. Мертвый селянин… Уже второй – мелькнула мысль. – я ведь написал – за каждого убитого мирного жителя – тридцать немцев, или полицаев, кто виноват… А этих всего двенадцать… Заелись мы у себя на базе ! Из хаты выскочила женщина, подхватила вилы и бросилась к немцу в курятнике. Не успеет – снова мелькнула мысль: немец бросил пойманных кур и схватил винтовку, передернул затвор. На, получи ! Девятимиллиметровая пуля толкнула немца назад в курятник, а женщина и не заметила - подскочила и вонзила в него вилы. И еще и еще… А я прыгнул к другой паре. В этом дворе ее встречали хлебом и солью, вернее хлебом, салом и самогонкой. Хозяин, вместе с хозяйкой, стояли напротив немцев и что то лопотали на смеси белорусско – польско - немецком. Довольные немцы, уже опрокинули по стаканчику, заедали салом. Один, помоложе, приглядывался к хозяйке. Та потупив взгляд искоса бросала на него лукавые взгляды. Мир, дружба,горилка значит ?! Ладно… Я шагнул к мужичку за спину… Неведомая сила вскинула откуда то взявшийся в руке мужика наган и дважды нажала на курок. Контрольных не требуется – злорадно подумал я. Мужик с недоумением, а жена с ужасом смотрели на наган в егр руке. Пятеро есть, да ЗИМА положит еще, как минимум, троих. Значит восемь. Осталось четыре. Надо спешить – выстрелы из нагана не спутаешь с немецкими. Выпрыгнув на улицу увидел невдалеке очередную спешащую пару: один тащит по паре курей, со свернутыми головами, в каждой руке, второй в левой бутыль с самогоном, а в правой – винтовку. Дважды кашлянул ВСК и куры, вместе с носильщиком упали в пыль. А бутыль не разбилась – крепкое в те времена делали стекло… Я вслушался, включил ощущения. Немцы кончились: живых немцев больше не осталось ! Ай да ЗИМА, ай да КАТЯ ! Прыгнул к сельсовету. Точно ! Лежат пятеро, как один – все покойнички. Я послал мысленный приказ – все немцы уничтожены и продублировал – ЗИМА – никого больше нет ! Она поднялась из под кустиков. –