«А-а-а!! О-о-о!! Ы-ы-ы!!» – голосила Лена.
И ей почему-то казалось, что плачет она сейчас красиво. Нос и веки не краснеют и не распухают безобразно, и голос у нее громкий, наполненный, грудной, точно у оперной певицы.
В комнату заглянула соседка. Лена на секунду замолчала – делала глубокий вдох.
– Изнасиловали? – деловито осведомилась участливая старушка, кивая на Лену. – Ишь, как растрепали всю, волосья дыбом! Говорят, у нас по подъездам насильник шастает. Я вечером не выхожу.
Лене и самой не нравилась ее прическа. Но выглядеть изнасилованной!
– Не-не-не-нет! – тонко заблеяла она и отрицательно покачала головой.
Володя и Гена, после слов соседки вмиг ожесточившиеся, расслабились, но ненадолго.
Лена продолжала арию талантливой плакальщицы. Она вспомнила, что Гена, когда открыл дверь, не узнал ее, принял за другую. За Володину любовницу?
Пришло второе дыхание, и рыдания вновь зазвучали мощно и трагично.
Друзья опомнились, стали отдирать Лену от стены и усаживать на стул. Она подчинилась. Сотрясаемая конвульсиями, продолжала эксплуатировать нежданно открывшееся сопрано: «О-о-о!! У-у-у!!»
Сидя захватывать воздух было труднее, и плач, к сожалению, уже не получался оперно красивым.
Володя и Гена суетились, предлагали ей воду, носовые платки, пытались говорить слова утешения. Но их не было слышно, потому что звуки, извергаемые Леной, были на две октавы выше.
– Да обними ты ее, осел! – крикнул Гена Володе. – Больше не могу слышать, сейчас сам начну рыдать.
Не дожидаясь действий друга, Гена подскочил к его жене, обнял ее за плечи и затряс, укачивая.
– Спокойно! Ленка, ты что? Мы победим! Не бойся!
– Отлипни! – Володя грубо оттолкнул Гену и прижал Ленину голову к своему животу. Гладил ее, приговаривая:
– Ну, все, все, успокойся! Ну перестань, маленькая, я с тобой!
Лена постаралась взять себя в руки. На место рыданий заступила икота. Плач был бурным, но икота по мощности не уступала. Каждый «ик!» ударом тока сотрясал Лену, передавался Володе. У него клацали зубы, и он даже прикусил язык, обращаясь к Гене:
– Чайник!
– Сам ты чайник! – обиделся Гена.
– Чайник... уй! поставь!
Гена рванул на кухню. Володя предусмотрительно держал рот открытым.
Частота Лениных иканий замедлилась, но сила сохранилась. Если в рыданиях была драматическая прелесть, то в икании она напрочь отсутствовала. Хуже того, судорожные визгливые «ик!» после каждой попытки сказать слово превращали трагедию в комедию.
Лена держала чашку с чаем двумя руками, глотала кипяток, желая убить напасть, одновременно поясняла:
– Понимаете, Булкин, ик! Ой, извините, ик! У нас в бюро, ик!.. Когда же это кончится? Ик!