Она же только и могла говорить, что о его будущем. В княжей избе приготовили стол, уставленный блюдами на десятерых, но так вышло, что сели за него только Радом и Огнесвет с матерью. От волнения и смущения Огнесвету кусок не лез в горло, но он старался есть, боясь ее обидеть. А Миловзора то и дело тянулась к его руке, желая прикоснуться к своему сокровищу и опасаясь этого чужого, неразговорчивого мужчины, в котором только она и могла разглядеть черты прежнего мальчика.
– Соколик ты мой, яблочко мое наливное! – приговаривала она, сидя напротив него за столом. – Как же ты порадовал меня! Хоть ложись и помирай! – Она заплакала, стала утирать слезы, смеясь. – Чего еще мне надобно? Я уж думала, кончена жизнь моя, буду теперь, как иные старухи, чужих детей качать до самой крады…
Огнесвет вопросительно глянул на нее: каких чужих детей? Откуда тут чужие дети?
– Отец ведь заново жениться задумал, – пояснила Миловзора, зная, что он ничего не ведает о положении дел дома. – Потому и Ладу эту привез с Угры. А что, она девка распрекрасная, как Заря-Зареница, и родом хороша: мать ее – из угрянских князей, бабка – из вятичских. Вот он и говорил: коли сын не воротится, придется новую жену брать, чтобы новых чад принесла. Прости, говорит, матушка, да сама понимаешь. А я что, я понимаю. – Княгиня снова всхлипнула и тут же устремила на Огнесвета обожающий взор. – Коли так… не могу же я противиться. Того гляди земля дешнянская без князей останется! Я уж как-нибудь… Я бы их как внуков своих нянчила…
И Миловзора снова заплакала: как ни крепилась она, намереваясь преданно нянчить детей своего мужа от другой, молодой жены, это означало бы полное крушение ее бабьей жизни.
– Ну да что я? – сама себя попрекнула княгиня. – Смотрю на тебя, звездочка моя, а сама все про старое горе думаю! Теперь-то все по-иному пойдет! Справим свадьбу, буду я твоих деточек качать!
Из глаз ее потекли обильные слезы радости. У Огнесвета защемило в груди, и он ниже опустил голову, чтобы мать не видела его лица. Если он сейчас скажет, что не желает жениться, а желает вернуться в лес – он не медведь лютый будет, а гораздо хуже. Бывало, он раньше жалел, что у отца не нашлось других сыновей, но получить их ценой бесчестья матери? Если он на это согласится, значит, человеком он вовсе никогда не бывал, ни денечка. Даже когда расхаживал на двух ногах.
Он так ничего и не сказал ей. Шевелились мысли: если сама невеста от него откажется, то он будет не виноват… Да, ну а как же мать? Какая, к марам, разница, кто виноват, если его мать на старости лет будет вынуждена уступить свое место другой, молодой женщине, а сама сойдет чуть ли не в челядь? И он, ее сын – не мужчина, а слизняк, если допустит такое. Он должен не просто