А как можно было сыну божьему жить без умиротворяющей легенды о боге и божьем царстве?! Без познания того, что заставляет почти все человечество в глубокой вере склонять свои головы. И ты, по сути дела не религиозный человек, изредка, но все таки навещал синагогу, чтобы послушать знаменитого ребе или кантора, заказать и присутствовать на поминальной молитве об умерших родителях, жене своей. А на одной из полок книжной этажерки стояла, купленная тобой английская книга с названием Mankind's search for GOD33 "Человечество в поисках Бога.", которую ты мечтал когда нибудь, когда поднатореешь в языке, прочитать.
Бывало, при тебе скажут: Верить? О чем вы говорите? После того как он допустил такой страшный Холокост? И твое мужественное, с глубоко врезавшимися морщинами, лицо неподвижно застывает и басистый голос твой произносит короткую, как пистолетный выстрел, фразу: "Я считаю, верить, так верить. Или совсем не верить".
Твоя бойцовская философия жить без колебаний и сомнений остается с нами.
Как то долго мы не виделись. Побывал я в Израиле у внука. Потом у родственника в Чикаго. Приезжаю, - звонок. Звонит твоя сватья Лиза. И сквозь слезы:
- Миша, это я, Лиза. У нас большое несчастье... Давидка наш... Эти ночные смены... Сколько раз говорила я ему?! Ты ведь знаешь ... в последние годы, как он рвался встать на ноги ... чтобы жить и помогать ... Внезапно похудел до неузнаваемости. Совершенно неожиданно и тяжело заболел и боюсь...
Остальные слова потонули в горьких, безутешных слезах...
Пять месяцев стоического твоего единоборства с беспощадной, слепой, темной силой и, увы, мы стоим, Давидушка наш, родной, последний раз рядом с тобой... Никто из нас не плачет и не говорит о смерти. Научил нас этому, ТЫ... Все это страшно мучительное для тебя время ты давал нам понять, что единственное и самое могучее оружие против нее, - пренебрегать, отвергать и не признавать ее проклятущую. Только в этом случае жизнь навечно останется бурно распускающимся, вечно растущим и красочным многоцветьем !
Стоит у твоего изголовья мудрая, маленькая Лиза, больше всех нас понимающая глубину и ужас пережитой тобой трагедии... Люсинька, неисчерпаемая доброта которой осталась невостребованной... И Малая, которой предстоит понять твердую, как скала, и прямую, как птицы полет, философию деда.
А я, Давидка, в это время думал о том, что у меня обида на тебя осталась и она до сих пор не угасла. Что же ты, когда уже не решался водить машину, и попросил меня повести тебя в банк, чтобы оставить там свое последнее распоряжение, не стал делить со мной, с самым близким другом своим, страшную смертельную тоску? Я видел, как за маской обычных твоих разговоров стоял мрак неизвестности. Не пожелал, не захотел омрачать человека, у которого еще оставался завтрашний день. А напрасно. Лучше тебе было бы все - таки поделится со мной, и мы уронили бы на пару с тобой по мужской слезинке... Все же легче было бы тебе, чем оказаться потом одному дома со своим печальным грузом. И что же я тогда так и не отважился сам взять на себя часть этой фатальной тяжести, чтобы она не мучила меня до сих пор... Эх, да что теперь поделаешь!