Воин любви. История любви и прощения (Дойл) - страница 105

. Я вспоминаю свою дочь. Я буду просто сидеть и наблюдать и никогда не попытаюсь стать для нее Богом. Я скажу: «Мне так жаль. Спасибо, что ты доверяешь мне и впускаешь в свою жизнь. Я вижу твою боль. Она реальна. Мне очень жаль».

Путь Воина. Он таков. Этот путь – понимание того, что боль, как и любовь, нечто такое, чему следует сдаться. Это священное место, куда мы можем войти вместе с другими людьми только в том случае, если пообещаем не вмешиваться. Я буду сидеть со своей болью и позволю моему сердцу рваться. Я буду любить других страдающих, позволяя моему сердцу рваться вместе с их сердцами. Я буду беспомощной, разбитой и спокойной – я сдамся своей беспомощности. Мы сдадимся друг другу – и это будет акт любви. Такая покорность – это нечто большее, чем мы сами. Это любовь и это боль. Смелость, необходимая для такой покорности, возникает из понимания того, что любовь и боль убьют нас – но не совсем.

* * *

Прижимая книгу Чодрон к груди, я откидываюсь на стену. У меня нет сил. Но мое тело выполнило свою работу. Теперь тело – мой учитель, и я многому научилась. Боль и любовь – это те места, для посещений которых мне потребуется смелость. Смелость возникнет из понимания того, что я смогу справиться со всем, что ждет меня там. Я создана не только для того, чтобы пережить боль и любовь, но еще и в процессе этого стать цельной. Я – Воин.


Неожиданно я понимаю, что мне страшно хочется есть. В доме царит тишина, и я, пошатываясь, направляюсь на кухню. Там сидит Крейг. Он изумленно смотрит на меня. Я вся мокрая от слез и пота. Я поднимаю взгляд и говорю:

– Хочу есть.

Голос мой звучит слабо и неуверенно. Я этого не планировала.

Глаза Крейга расширяются.

– Правда? – спрашивает он. – Давай я тебя накормлю. Хочешь настоящей еды?

Голос его звучит возбужденно, даже радостно.

Бросив пить, я перестала обжираться, а потом вызывать рвоту. Но я так и не научилась нормально питаться. Годы обжорства доказали мне, что мой аппетит – это нечто животное и постыдное. Доверять ему нельзя, поэтому я изгнала его прочь. К еде я относилась, как узник. Я составляла скромный рацион из крохотных порций – батончиков, коктейлей, соков, всего такого. Я ела то, что насыщало меня, не пробуждая внутреннего обжору. Относительно еды я приняла то же решение, какое фундаменталисты принимают относительно религии. Я установила множество правил, которые уберегали меня от себя самой. Но сейчас мне хочется есть, и Крейг готов накормить меня. Я начинаю испытывать реальные чувства, и мне нужна реальная пища. И я соглашаюсь.