В следующее воскресенье мы вместе с Крейгом идем в эту церковь. Нас встречают доброжелательные седые дамы в костюмах и туфлях на высоких каблуках. С улыбкой они вручают нам церковную литературу и провожают в зал. Крейг направляется к скамье, расположенной подальше от алтаря, но я качаю головой и смело иду вперед. Крейг неохотно следует за мной. Звучит орган, и первые же ноты заполняют мою душу. И вот выходит седовласый хор. Они поют старомодный гимн. Мне кажется, что мое сердце расширяется, как воздушный шарик. Оно вот-вот вылетит из тела. Я пытаюсь сохранить контроль, потому что мне не хочется слишком уж раскрываться в незнакомом месте. Мне нужно держать себя в руках. Но вот на кафедру выходит лысоватый священник и начинает проповедь. Он говорит так мягко и откровенно, что я отпускаю на волю свое сердце и слушаю с безграничным доверием.
Этот священник говорит о том, что он здесь не для того, чтобы создавать дополнительный барьер между Богом и людьми. Он – для того, чтобы все барьеры устранить. Он говорит о потребности в вере мягкой и открытой, а не закрытой и воинствующей. Он говорит о своих друзьях – мусульманах, атеистах и евреях. И каждый из этих друзей обладает мудростью, которая необходима всем. Он осуждает наших и мировых лидеров, которые тратят миллиарды долларов на войну и ни цента на миротворческие усилия. Он осуждает христиан, выступающих за налоговые льготы для богатых и ничего не делающих для бедных. Он рассказывает о бдении при свечах, на котором был накануне. Эта церемония проводилась в память чернокожего юноши, убитого во Флориде, когда он пришел к своей подружке. Эту смерть священник называет не трагической случайностью, а прямым результатом нагнетания страха и откровенного расизма. Он призывает своих белых прихожан задуматься над этой проблемой. Проповедь очень смелая. Я обращаю внимание на то, что священник никогда не использует местоимений, говоря о Боге. Для него Бог – не мужчина. А рассказывая о людях, он всегда говорит «она или он». Он очень тщательно подбирает слова, поскольку они являются частью его послания. Его язык я назвала бы «любовью». Любовь тщательна и любовь смиренна. Этот человек тщателен и смиренен. Своим голосом он поднимает на поверхность тех, о ком давно позабыли. Свобода дает ему возможность возвращаться и сражаться за тех, кто еще не обрел свободы. Последние становятся первыми – даже в тех словах, которые он выбирает. Я не вижу нигде образов Марии, но по речи священника чувствую, что божественная женственность в его церкви живет и чувствует себя в безопасности.