— Сказывал, набирай половину. Надорвешь пуп…
Санька выльет воду в кадушку, что стоит недалеко от огня, спешит опять к колодцу. Кадушка большая, и Санька долго мнет босыми пятками вереск в кустах между колодцем и кухней. Носит воду, а сам все думает о Рыжем. Неужели его не поймают?
Наполнив кадушку водой, Санька рубил дрова, мыл посуду, а когда готовили обед, даже орудовал чумичкой.
Поздно вечером они улеглись с Евсеичем прямо у потухающего костра. Намаявшись за день, Санька тут же уснул. А на зорьке внезапно проснулся, будто его толкнули в бок. Свежо. Поджал коленки к животу, стеганку на голову натянул. Слышит — кто-то шастает возле кашеварской посуды. Высунул голову из-под стеганки — теленок хрупает картошку в ведре. Пучеглазый, ушастый, с желтоватыми подпалинами. Откуда он взялся? Деревни остались далеко, за болотами. В лагере телят нету. Есть только лобастая, с кривыми рогами корова. Вон она пасется на привязи за колодцем. И вдруг Санька смекнул: лосенок… Вишь, какой горбоносый. И ноги длинные, как ходули.
А лосенок уже сунул губастую мордочку в другое ведро. Зачмокал как ребенок. Насытился и боднул ведро озорными рожками. Оно опрокинулось, загремело. Лосенок стрельнул в чащу — голенастый, резвый как заяц. И — исчез. Лишь белая калужина осталась возле опрокинутого ведра…
Утром, когда румяное солнышко вскарабкалось на нижний сук сосны, в лагерь прискакал посыльный. Он спрыгнул с коня и, ни с кем не разговаривая, побежал к Шульге. А через несколько минут они оба вышли из шалаша, и комиссар приказал срочно собрать всех, кто может носить оружие.
— Часовые остаются на своих местах! — звучали слова команды по лагерю.
К штабному шалашу сбегались партизаны. Сперва построились бойцы хозвзвода, потом встали в строй врач Вера Петровна и медсестры. К ним хотел примкнуть Евсеич, но его вернули. Приказали вернуться к раненым и одной медсестре. Остальных сестер и врача оставили в строю. Нашлись добровольцы из санчасти — ходячие раненые. Человек десять. Их тоже взяли. Среди них оказался и Андрюшин. Забинтованная рука разведчика была согнута в локте и висела на марлевой подвязке.
Вскоре Шульга увел свой небольшой отряд из лагеря. Повесив автомат на грудь, он размашисто шагал впереди — высокий, осанистый и невозмутимый. Рядом с ним семенил низкорослый посыльный, ведя оседланную лошадь в поводу. Партизаны уже скрылись в кустах, а забинтованная голова Шульги еще долго маячила над макушками елок.
В обезлюдевшем лагере поселилась робкая тишина. Оставшиеся люди угрюмо молчали. Приходили с аэродрома дежурившие там хозвзводовцы, о чем-то тихо разговаривали с Евсеичем и с Зиной. Потом, набрав в фляги воды, исчезали.