Дон нетерпеливо пошевелился.
Когда-то давно-давно, когда она даже еще не ходила в школу, она смотрела на звезды, такие далекие... это одно из самых первых ее воспоминаний, что сливаются в надежное, успокоительное тепло еще не запечатленной в памяти, неуловимой ранней рани... Звезды были холодные, яркие, неодолимо влекущие - ей хотелось рвать их, как цветы. (А ведь есть такая сказка - о девочке, которой захотелось луну, и однажды девочка эта исчезла; и ее отец сказал, указывая на луну: "Она вон там, она уплыла по лунному лучу". И все горожане качали головами: ведь это было так печально.)
(Старик Кларк умирает от рака.)
Но она смотрела на Робина, старого и все же молодого, такого мудрого, и в ней поднялась безмерная тоска, неутолимая жажда, какой не знают на Земле, - звезды манили и обещали, совсем близкие, достижимые, и она уступила их чудесному, неодолимому зову. (Кружиться подле ярких, пылающих солнци улетать к другим солнцам, угасшим, что будят вопросы, на которые не найти ответа; ей будут даны тысячи планет, и синие годы, и звук, и движение, и беспредельность, от которой замирает сердце, и все непонятно, непостижимо, пока неведомо откуда не примчится комета, - тогда поймешь, и узнаешь, и забудешь, и вновь попытаешься вспомнить... позднее... в некий час покоя и умиротворенности.) Ей хотелось пасть на колени пред могуществом мысли и благодарно протянуть руки то, что было прежде руками, своим обретенным собратьям, хотелось закричать: вы - мое племя, мои братья, и это странное тело - мое! Вот кто поймет меня, потому что я и они - одно. Мы одного племени, а те, другие, - печальное. и забавное племя, и мир, который я знала до сих пор - это всего лишь... люди и людской мир... Вот они, настоящие мои братья! Жаркое волненье охватило Бетти-Энн, сердце ее неистово заколотилось, и она сказала:
- Да. Да. Я полечу. Вы - мое племя.
Решающее слово сказано. И хочется плакать. Подошел Робин. Она подняла на него глаза, и в ней вспыхаула надежда.
- Мне надо попрощаться с родителями, - сказала она. - Я должна им сказать. Я не могу улететь, ничего им не сказав.
- Мне очень жаль, - подумав, сказал Робин. - Кажется, я представляю, что ты чувствуешь. Но это невозможно. Если мы позволим тебе попрощаться, о нас могут узнать, это слишком опасно. Мы хотим только одного - чтобы нам не мешали, мы ведь тоже никому не мешаем. Мы ждали тебя здесь, потому что твои родители... они, видно, хотели расспросить нас. А мы не хотим никаких осложнений.
- Но я не могу просто так их бросить! Мне непременно надо с ними увидеться! Надо сказать, что я уезжаю!