– Не будет от него пользы! – яростно вскрикнула Марина. – Детоубийца он, как Годунов! И кровь мальчика моего несчастного на головы его потомков падет! Господь это роду его припомнит!
– Значит, ты, пани Марина, богу мести молишься? От такого бога помощи ждешь? Крови Романовых алчешь?
– Не хочу я ничьей крови, – устало и скорбно сказала Марина. – Только знаю, что детоубийство – грех великий, а государь ваш в нем не покаялся. И поныне на Москве казни Янчика моего радуются! А ведь ему всего четыре года было! Слышала, веревку на шейке его никак затянуть не могли! Палач у Янчика на ногах висел, чтобы от тяжести петля поскорей затянулась! И ты, московский дворянин, детоубийце служишь!
– Государь наш в грехе этом страшном что ни день кается! – убежденно сказал Рожнов. – Но так, верно, надо было… Ради России…
– Вот только ты о России не говори, пан! Ты что думаешь, скрепит страну твою детская кровь?! Нет, не скрепит, не надейся! А если уж хотел царь чьей-то кровью свой трон укрепить, так пусть бы мою пролил! Умереть я хочу, пан! Давно…
Она к сотнику совсем близко подошла, почти вплотную, испытующе заглянула к нему в глаза. От этого взгляда – словно испепеленного, выжженного былыми страданиями и страстями – Рожнову стало не по себе. Ни одна женщина еще не смотрела на него так: словно имела право вопрошать и судить его душу.
– Желать себе смерти – тяжкий грех, пани Марина! Так наша православная церковь говорит. Да и ваша, верно, тоже. Нельзя так думать всем, кто в Христа верует! – убежденно сказал Рожнов.
– Так что ж вы, московиты, нас, католиков, погаными называете, если и мы в Христа веруем? – с горькой усмешкой переспросила Марина.
– Да ведь и вы, латиняне, нас, православных, не жалуете! – словно выбравшись из трясины, в которую засасывал его Маринкин вопрошающий взгляд, жестко ответил сотник.
Теперь пришла очередь Марины на мгновение смутиться и замолчать. Но потом она все же ответила, резко и зло, вкладывая в эти обращенные к своему тюремщику слова все давнее, накопившееся страдание:
– Не жалуем мы вас, это верно… – Только мы, в Речи Посполитой, детей не вешаем и живых людей на крестах не распинаем! А вы и вешаете, и распинаете, и мертвым глаза выкалываете!
– Ну, положим, лютуете и вы, ляхи, много! – отрезал Рожнов. – Только что ж ты меня-то обвиняешь, ровно я кат какой? Не кат я, воин. И сына твоего не убивал.
– Любой, кто к черному делу причастен, рано или поздно за него ответ держать будет. Не перед людьми, так перед Богом! – сурово, так, как будто имела право судить и обвинять, сказала Марина.