Марина упала на кровать и заплакала. Плакала она беспомощно, как ребенок, всхлипывала, вздрагивала всем телом, бормотала бессвязные слова. Федор сначала стоял как столб, а потом не выдержал, погладил ее по голове. Робко так, слабо. Этот затылок в завитках темных волос показался ему знакомым.
– А ведь, кажется, это ты тогда была, пани Марина… – насилу вспомнил он.
Марина подняла на Федора залитое слезами недоумевающее лицо.
– Когда? О чем ты, пан?
– В тот день, когда нас Васька Шуйский в Кремль повел, на самозванца.
– На царя Димитра?
– На Димитрия али на самозванца – нынче какая разница! – вздохнул Рожнов. – Самозванец ли он был, венчанный ли государь Димитрий Иванович – кто теперь разберет! Мертв он, но мы-то живы… Мы тогда в кремлевские палаты ворвались, его искать стали. А там паненки какие-то только со сна, раздетые да простоволосые, бегали. Кричали они громко. Понятное дело, от страха…
– Я не кричала… – гордо сказала Марина, и глаза ее снова яростно полыхнули, как разящая сталь.
– Ты не кричала, точно. Ты по лестнице поднималась. Быстро так, торопилась словно. Мужа своего, наверное, искала.
– Хотела найти, воин. Но не успела! Не было мне на то Божьей помощи! Какой-то московит меня грубо оттолкнул, к лестнице прижал и сказал…
– Сказал: «Уходи, паненка, с глаз, а то пришибут тебя невзначай!» – продолжил Рожнов. – Так было, верно?
– Так…
– Так это я был, – сказал Федор и горько рассмеялся. – Неужто не вспомнишь? Так вот мы, оказывается, какие с тобой давние знакомцы!
Марина молчала. Долго. Смотрела на сотника, тяжело дыша. Словно не понимала, кто они теперь друг другу – враги или друзья. А может быть, просто чужие? Нет, не чужие… Непохоже.
– Я тебя узнала, воин, – сказала она наконец. – Только если бы ты меня тогда не остановил, я бы умерла вместе с Димитром! И была бы ныне вместе с ним – на небесах!
– А ежели не на небесах?! – горько усмехнулся сотник. – Больно легко, должно быть, у вас, у ляхов, на небеса идут. А ежели в аду кромешном?
– Димитр не заслужил ада. Он был добрый и милостивый государь. Слишком милостивый. Оттого и погиб. Он не должен был миловать этого подлого старика, Шуйского, причину всех наших несчастий!
Марина сказала это резко и жестко, словно из пищали выстрелила, а потом отошла к стене. Стояла там, раскинув руки, точно распятая. Молчала.
– А второй самозванец, что в Тушинском лагере стоял, – спросил сотник, – тоже добрый и милостивый был? С добротой душевной Русь грабил, так?!
– В Тушинском лагере был другой человек, не Димитр… – неожиданно призналась Марина. – И я его оправдывать не стану. Только Русь тогда все грабили. Брат на брата шел, русский на русского, а не только ляхи да Литва с Москвой бились! Сам знаешь – тушинский царь ляхов позвал, а Шуйский – шведов привел… На всех кровь была – все виноваты. Одни города за тушинского царя стояли, другие – за этого проклятого лжеца и убийцу, Шуйского! К нам шли, чтобы вероломному Шуйскому не служить. Сам знаешь, каков он – все клятвы преступил и нарушил. А сколько крови на нем было?! Он у женщин многих простых, холопского звания, что дитя носили, велел животы взрезать, младенцев недоношенных вынимать да в землю закапывать – там, где его войска с тушинскими биться будут. Чтобы его войскам удача была! Только не было ему удачи, пока тушинского царя не убили.