– Если и так, – медленно сказала Марина, – если и жив мой Янечек, то не твой царь Михаил его спас.
– А кто же тогда, ясная пани?
– Не знаю, Теодор. Может, палач пожалел, живым из петли вынул да полякам отдал. Может, другие добрые люди нашлись. Только не Романовы это. Для них мой мальчик – соперник.
– Соперник? Малец этот несчастный? Да его Земский собор никогда царем не признает! Был у сына твоего один защитник, Ванька Заруцкий, да погиб атаман, лихая головушка! Михаил Федорович из жалости твоего сына спас! Ему ребенок не страшен…
– Думай что хочешь, Теодор, да только не обмани сам себя! – Марина устала бороться с несокрушимым упрямством сотника и решила на время отступить (все равно развязка близка!). – Служи своему Михаилу, пока служится. Да скоро тебе выбирать между ним и мною придется… Может, и завтра!
Федор и сам понимал, что выбор близок, но не хотел сейчас говорить об этом, таил от самого себя страшную и простую правду. Он крепко обнял маленькую, сильную женщину – такую решительную и гордую даже сейчас, когда она побеждена и раздавлена жизнью. Марина прильнула к Федору, как пташка, ищущая помощи и защиты. Так стояли они, обнявшись, все ближе приникая друг к другу и стараясь не думать о том дне, когда придется выбирать…
Этот странный молодец сам окликнул Федора на улице. Сотник тогда от воеводы князюшки Кутюка Приимков-Ростовского как раз возвращался, ехал задумавшись. Мягко стелил воевода, да жестко бы спать не пришлось. Все выспрашивал о Маринке да о том, не проговорилась ли насчет воровской казны, которая, как знающие люди сказывают, была зарыта атаманом Ванькой Заруцким где-то в окрестных лесах перед самым отступлением из Коломны.
«Пора, любезный мой Федор, порасспрошать воруху с пристрастием, а надобно будет – попытать, ибо она ныне окрепла! – повторял добряк Александр Данилович едва ли не через каждую минуту. – Сердцем чую: ведает она про золотишко-то воровское!» Под конец воевода совсем осмелел и намекнул, что, ежели Федор будет и далее «воруху покрывать», недолго и на Москву отписать, что он-де с нею в сговоре. Пришлось прикрикнуть на воеводу, напомнить о царевой грамотке, о том, что только он, государев человек Рожнов, волен решать во всех делах, касательных до содержания важной узницы. Воевода тотчас заулыбался, льстивые речи повел, но по глазам Федор понял: не отступился он.
Со всех сторон беды и невзгоды к нему да к несчастной Маринке приступали, словно хитрый и жестокий враг обложил их убежище-башню и правильную осаду ведет… Хотя почему «словно»?