Дверь закрыта на засов, стучу – тишина. Еще раз стучу, слышу легкие шаги, тапки по полу волочатся, большие.
– Кто там? Мам, это вы?
– Открывай, Нина, это я.
– А где папа? – спросила она, потирая глаза.
– Иди, ложись, папа скоро будет, если конечно не загуляет с друзьями. – Последняя фраза сама с губ сорвалась, не смогла сдержаться. Да и взрослая она у меня уже, старшая дочь, семь лет. С кем мне еще делиться своими переживаниями?
Верочка спала, Нина тоже рядом с ней пристроилась и уснула. Я забралась под перину, но она показалась мне какой-то тяжелой, неуютной. Сбросила ее с себя, и в ночной рубашке жарко, хоть иди и водой обливайся – вот до чего себя накрутила. Ваня пришел ночью, он умеет задвижку ножом открывать, тихо юркнул в кровать. Услышав щелканье замка, я успокоилась – вернулся. В котором часу, не помню, видно, и не просыпалась, так, в полузабытьи. Рядом, и хорошо.
Хозяйка дома, тетка Серафима, принесла парное молоко. Она всегда часов в пять утра с утренней дойки приходит.
– Слышь, Дора, как оно все устроено-то! Манька-то моя нынче как сбесилась, все меня хвостом по лицу. А я возьми да и привяжи ейный хвост к своей косе. Во, всё, что осталось от моей косы-то прежней, вот как от вашего дома сгоревшего – колодец одинокий. А и тому хозяин нужен, а то с тоски иссохнет.
Я взяла в руки теплый кувшин и собралась отнести его в комнату, но тут Серафима заплакала у меня за спиной, и я обернулась.
– Манька-то не случайно хвостом меня лупила, а когда я с ней как бы заодно, так успокоилась.
– С чего ж ты так расстроилась?
Она обняла меня, сильно прижала к груди, и как будто из глубины ее души голос тихо произнес:
– Война началась, вот с чего, девочка моя. Немец на нас напал.
Я тихо опустилась на пол и сидела. Ни сказать, ни пошевелиться, словно камень на шее повис и тянет к земле. Не подняться, и в сердце так защемило, будто я что-то потеряла, очень важное, и безвозвратно, а что, понять не могу. И силы меня покинули. Я же всегда, как огонь, у меня в руках все горит, а тут разом потухло.
В шесть утра почтальон принес «молнию».
– Срочно прибыть по месту расположения части.
– Давай поболтаем, утро торопить не будем, – предложил розовощекий. Звали его, как выяснилось, Виктор.
Свет в палате погас. Непривычно было просто лежать и глядеть в темноту. Сон после многочасовых строевых занятий настигал в любом положении, даже стоя. «Старики» шутили, что если лёг в шинели на цементный пол, подстелив свежую газету, и шрифт тебе не мешает, значит, все идет правильно. Казалось, промежуток времени между отбоем и подъемом кто-то постоянно вырезает. В госпитале открытие, что ночь существует, настроило на лирический лад.