— Но к тому времени вы уже можете оказаться битым кандидатом, несмотря ни на что, — возразил я. — Боюсь, вы не представляете, как быстро падают наши шансы.
— Благодарю за «наши шансы», — сказал он с улыбкой. — Но, кажется, не это вас беспокоит. Вы хотите, чтобы я поверил в вас, а я с вами торгуюсь. Дайте мне эти десять дней. Джин, и я поверю.
— Не знаю…
— Я думаю, это будет разумно, — сказал он убеждающим тоном. — В конце концов, мы работаем вместе четыре с лишним года.
— Я ведь не многого прошу, — пробормотал я, чувствуя, что сдаюсь. — Я только хочу, чтобы от меня не скрывали факты, хорошие или плохие.
— А я говорю: вы будете полностью в курсе дела через десять дней, — сказал он. — Если не согласны, можете собрать все ваши секретные документы и отправить авиапочтой в Спрингфилд.
Теперь он улыбался мне открытой, теплой улыбкой. Она была неотразима. Решимость моя растаяла.
— Договорились? — спросил он, протягивая мне свою большую руку.
Я машинально пожал ее.
— Хорошо, господин президент.
И вскоре я уже шел в полутрансе к своему кабинету, живое доказательство того, что даже решительному человеку трудно устоять перед обаянием Роудбуша.
Джилл встала мне навстречу, уперев руки в боки.
— Тебя что, загипнотизировали? — спросила она.
— Вот именно, ты нашла нужное слово.
Я дошел до своего кресла и свалился в него, словно меня толкнули.
— Можно собирать вещи? — спросила она.
Я покачал головой.
— Мы остаемся.
Затем рассказал ей обо всем: и о совещании, и о нашем разговоре с президентом.
— Бэби, тебя купили за пряник, — сказала она. Длинные волосы обрамляли ее лицо, скорбное, укоризненное.
— Нет, это просто компромисс, на десять дней.
— Джин, — сказала она. — Ты непоследователен. Ты сказал, что уйдешь, но не ушел.
— Не так это просто. Президент был совсем другой сегодня. Нельзя так просто взять и хлопнуть дверью, когда он… когда он тебя просит.
— Ты не смог отстоять то, что считаешь правильным, — наставительно сказала она. — Тебе польстили, и ты попался на удочку.
— А ты бы что сделала на моем месте?
— Ушла. Я бы сказала ему, что не могу работать с человеком, который обманывает народ, — именно то, что думаешь ты.
Ну вот, теперь меня обвиняют в отказе от принципов, которых у меня никогда не было. От ее женской логики можно было рехнуться!
— Да, ты бы сказала, — усмехнулся я. — Тебе двадцать четыре года, но ты еще сама не знаешь, о чем говоришь, и ничего не смыслишь в политике.
Несколько секунд она внимательно изучала меня, затем села за машинку и начала яростно барабанить по клавишам. Вскоре треск прекратился, она выдернула из машинки лист бумаги, быстро пересекла кабинет, вручила мне листок и вернулась за свой стол.