– Извините, пожалуйста, – начал Андрей тривиально. – Мы вот по какому делу…
И дальше пошла такая нетривиальная нелепица, что к барьеру послушать его подтянулись все, кто был в комнате, – трое милиционеров с сержантскими лычками, а дежурный – широкоскулый, сибирского типа капитан его, Андреевых, лет, гладко, лоснисто выбритый, с плотным жирком второго подбородка, – как ему растянуло в начале рассказа рот в ухмылке, так и сидел с нею, – сощурив глаз над взъехавшей кверху скулой до кошачьей узости.
Жена стояла сзади и чуть сбоку, Андрей ощущал ее мнущиеся движения, нервозность ее рук, не знающих, что им делать, и перекладывающих из одной в другую сумку, сунутую ей Андреем при входе в отделение.
– Так, ну так и что они? – перебил Андрея дежурный, все с той же ухмылкой, не в силах согнать ее с лица.
– Не отдают.
– И правильно делают. – Капитан, перешедши к решительным интонациям, сумел вернуть лицу озабоченно-деловое выражение. – А что, вдруг действительно краденое укрываете? Смеетесь? А ничего смешного. Бдительные товарищи – таких бы побольше, у нас бы давно уже полный коммунизм был: двери без замков стояли. Анисимов! – чуть привстав со стула, глянул он в сторону подошедших к барьеру милиционеров.
– Я, товарищ капитан, – мгновенно отозвался, вытягиваясь в рост, один из них.
Второй раз за прошедшие сутки Андрей имел дело с милицией, и уже что-то привычное и как бы даже необходимое для жизни появилось в этом общении, и он ощущал капитана и этого бодро и молодцевато отозвавшегося на свою фамилию Анисимова, который, вероятно, должен иметь с этого момента самое прямое отношение к ним с женой, – он ощущал их кем-то вроде близких, может быть, даже родных людей, которые мудры тем великим знанием жизни, коего нет у него, и они, в силу своей родственной заботы, всегда готовы поделиться им.
– Анисимов! – повторил капитан. – Пойдете с товарищами, поприсутствуете. Необходимо будет – ценные вещи там вдруг окажутся, ну и так далее, – составьте протокол. Впрочем, сюда для этого придете, – поправился он и повернул свое широкое коричневое лицо к Андрею. – А мне, пожалуйста, ваш паспорт. Сейчас, я зарегистрирую…
– Пойдемте, что ли? – позвал Андрея Анисимов, когда капитан вернул паспорт.
Солнце еще не зашло, но было так низко, что тени от домов, деревьев, людей, плоско лежащие на асфальте улицы, были чудовищно длинны, уносясь от рождавшего их предмета почти в бесконечность. Не было дневной жары, лицо вдруг овевал какой-то заблудившийся клочок ветра, и во всем этом чувствовался уже вечер.
Анисимов шагал быстрым – рабочим, определил про себя Андрей, – твердым шагом, они невольно должны были подлаживаться под него, и отзвук их шагов в начавшем холодеть вечернем воздухе был торопливо-сумбурен и сбивчив. Андрею казалось – молча идти неловко, и он растолковывал Анисимову, задыхаясь от скорости, подробности. Он говорил, как это получилось, почему, и почему могло бы не случиться, и при каком условии бы не случилось, но отчего же все-таки произошло… Жена молчала, едва поспевая за ними, семенила рядом, и это ее молчание выводило Андрея из себя: в конце концов, виновата она, так почему же она молчит, почему должен мозолить языком он, очень ему хочется.