Он лежал на кровати, прижав руками к лицу подушку, ребята стояли вокруг него, и Мишка Храпун говорил, протягивая колбасный огрызок:
– Ну ты что, жалко, что ли, так на! Ну так что, ну скажи, так мы что…
– Да не жалко мне, не жалко, – смог наконец выговорить Володька. – Ешьте. В школу же идти надо, че стоите-то?
Сам он в школу не пошел.
Он сидел в комнате над раскрытым ящиком, жевал колбасу и хлеб, и было ему легко в груди после слез и освобожденно.
Потом он оделся, закрыл комнату и пошел в автомат у соседнего дома звонить Генке.
– Генк, – сказал он, – слышь, Генк, давай в воскресенье в этот… как его… где, говоришь, мумии египетские, сходим.
– В Пушкинский музей, что ли? – спросил Генка.
– Ну, во. А то все говоришь, говоришь, а… В галерею вон эту, Третьяковску, один тоже ездил, ниче не понял.
Генка вздохнул в трубке.
– Ох, Володька, на свою голову тебя… Слушай, ну вот ты тоже должен понимать: я не один, я женат, у нас свои планы. Мы с Лизкой хотим в воскресенье дома посидеть. Или на лыжах пойдем. Хочешь на лыжах с нами?
– У меня нет лыж, – сказал Володька. – В деревне были. А тут каки-то давали, дак мне не досталось…
– Дак, дак, – передразнил его Генка. – Когда «так» говорить научишься? Ты ж в Москве живешь. Ну иди тогда в свой Пушкинский, позови кого из своих и иди.
– Ладно, – сказал Володька. – Извини тогда, – и повесил трубку.
Он уже много кого звал – никто не шел. Так без экскурсии-то что, говорили все, что там поймешь, вот как в тот раз, по Москве… Но на экскурсии их больше не возили.
Дверь автомата, притянутая пружиной, выстрелила у Володьки за спиной, он сунул руки в карманы, поднял воротник и побрел по тротуару в сторону от общежития.
К Генке он вообще уже звонил редко и почти не ходил. После того, первого раза он ему звонил сначала, и Генка говорил: «Приходи», Володька приходил, а Генка возился с магнитофоном, который все мечтал купить и вот купил, что-то там смазывал и подкручивал, говорил Володьке, когда тот входил: «Привет. Садись. Сейчас новые записи слушать будем», и потом, обнявшись, танцевал с Лизкой и кричал теще на кухню: «Мама, а вот эта сейчас та самая будет, которая вам нравится», а Володька сидел и смотрел на них. «Слышь, Генк, – говорил он, – может, пойдем куда? Пойдем, Лизк?» «Да что ты, Володька, – улыбалась ему Лизка, обхватив Генку за шею и трясь о него животом. – Что за охота идти мерзнуть в такую холодину. Сиди грейся. Сейчас мама обед подаст. Там у себя все в столовке да в столовке, вот поешь домашнего. И вон конфеты в вазе, бери. Вкусные. Шоколадные же».