Водилась за старым такая странность, но никто особенно не серчал. Ну, мелет иногда чушь. Это простительно для человека, повидавшего на своем веку три войны – Гражданскую, Великую Отечественную и вторжение пришлых.
Степан махнул рукой, выразив одновременно и досаду, и раздражение, и смятение, затем повернулся на каблуках и пошел в обратную сторону. Дед же, продолжая то и дело поглядывать ему в спину, слез с колоды, выбрал полено, взялся за топор и принялся кроить деревяшку на тонкие, прямые лучины.
Поскольку попариться в бане не удалось, стоило попробовать еще один способ нейтрализовать возможную инфекцию: продезинфицировать себя изнутри. Вообще, мамка гнала самогон, и была у нее в загашнике бутыль, но черта с два она бы налила ему хоть пятьдесят граммов без веской причины. А украдкой он никогда ничего не брал, не принято это было в общине, да и вообще – нехорошо. К тому же во фруктохранилище возвращаться не хотелось: жило там шестнадцать семей, и дети маленькие были.
Значит, оставалась только Мырчиха. В отличие от остальных она всегда жила здесь – на отшибе да сама по себе, что в этой ситуации было только на руку.
Степан определился с направлением и двинул, набычившись, по хорошо заметной тропинке через сад.
Мырчиха сидела за столом у окна своей приземистой мазанки и смотрела на тропу, будто специально поджидая Степана.
– Теть Марфа! – позвал он, взмахнув рукой. Нахлынуло неуместное смущение. Помимо того, что Мырчиха гнала самогон, слыла она в общине бабой ветреной и непутевой. Не единожды Степка слышал, как кто-нибудь из мужиков в тесной компании начинал разговор фразой: «А был я вчера у Мырчихи, ребята…» – а потом поглаживал ус и делал многозначительное лицо, все остальные тогда принимались переглядываться и посмеиваться. Поговаривали, что, кроме местных, не брезгует Мырчиха принимать и степных бандитов. Мужики даже несколько раз устраивали засаду, но никто чужой так и не появился, поэтому слух остался слухом.
Дверь мазанки отворилась, повеяло теплым духом и лавандовым маслом.
– Степан, что ли? – Мырчиха куталась в шаль. Под шалью у нее была расшитая бисером жилетка с непременно расстегнутыми верхними пуговицами. Под жилеткой – блуза в горошек с глубоким вырезом. К длинной цыганской юбке прицепилась шелуха от семечек, их Мырчиха обычно лузгала, глядя в окно. – Ты чего хотел? – спросила она, поскольку до этого дня Степан в гости к ней не захаживал. – И какая я тебе тетя? Скажешь тоже! – Тонко выщипанные брови приподнялись домиком. – Девица я еще!
– Выпить мне надо, – бросил сурово Степан.