Густые потоки крови медленно стекали по стенам, окрашивая их в цвет ярчайшей киновари; казалось, кровоточат сами камни. Люди кричали, стонали, вопили от ярости, отчаяния и боли; некоторые рыдали, не стыдясь своих слез, другие — заходились в безудержном хохоте. Шум битвы то стихал, то перекрывал все мыслимые пределы; казалось, весь мир сошелся в одной ужасной, остервенелой схватке.
Прикрыв левый бок щитом, Роман отбивался от двух наседающих на него янычар. В голове у сотника мутилось, держащая меч рука онемела от множества нанесенных и отраженных ударов. Два перекошенных от злобы лица прыгали перед ним как в дьявольской пляске, гримасничали и скалились в пароксизме ярости. Внезапно один из янычар коротко всхлипнул и волчком завертелся на месте, пытаясь дотянуться до вонзившейся в спину стрелы. Сбив с ног второго воина, Роман заколол его ударом в шею и бросился к приставной лестнице, с которой, через небольшие промежутки времени, соскакивали вниз все новые и новые вражеские бойцы.
— Прикройте меня! — крикнул он горожанам и подхватив валяющийся под ногами багор, упер его в перекладину лестницы.
Однако оттолкнуть от стены осадное приспособление, чей вес многократно увеличивался тяжестью облепивших его солдат, одному человеку было не по силам. Только с помощью двух ополченцев, поспешивших к своему командиру, удалось сдвинуть лестницу с места. Скользнув по стене, она рухнула вниз, впечатывая в землю свой живой груз. После этого осталось лишь обезвредить тех, кто уже поднялся на площадку башни.
Роман смахнул с лица пот и устало присел на каменный выступ, рядом с телом убитого им янычара. Крики и звон оружия на соседних участках постепенно стихали; по-видимому, натиск удалось отразить по всему рубежу обороны. Турки беспорядочно откатывались назад, собираясь силами для новой атаки.
— Проклятие! — выдохнул сотник. — Когда же всё это кончится?
Веки, как под невыносимой тяжестью, смыкались против воли. Мимо него, будто в тумане, ходили ополченцы, переговаривались, смеялись, осматривали поврежденное оружие. Некоторые как могли, врачевали свои раны, другие добивали вражеских солдат и сбрасывали их трупы вниз. Роман глубоко вздохнул, опустил голову на скрещенные на коленях руки и не в силах противиться дремоте, впал в короткий полусон-полубодрствование. И почти сразу же очнулся, ощутив у себя на плече чью-то руку. Сквозь застилающую глаза мутную пелену, он признал в сидящем перед ним на корточках человеке Фому, молочного брата Алевтины.
— Ты здесь? — спросил сотник, уже не способный чему-либо удивляться. — Это ты пустил стрелу в янычара?