Когда я наконец объявил, что мне придется подумать, на лице у него появилось выражение человека, которого, пролетая, ужалила пчела.
– Но я же все ясно объяснил, мистер Миллер, – прохныкал он.
– Да, но у меня уже есть два страховых полиса, – солгал я.
– Ничего страшного, – моментально нашелся он, – мы их обналичим и поменяем на лучшие.
– Вот все это мне и нужно обдумать, – заключил я.
– Но здесь нечего обдумывать, мистер Миллер.
– Я не уверен, что так уж хорошо все уяснил, – отозвался я. – Пожалуй, вам имеет смысл заехать ко мне домой завтра вечером. – И невозмутимо черкнул ему свой мнимый адрес.
– А вы наверняка будете дома, мистер Миллер?
– Если задержусь, я вам позвоню.
– Но у меня нет телефона, мистер Миллер.
– Тогда пошлю вам телеграмму.
– Но на завтрашний вечер у меня уже запланированы два вызова.
– Тогда встретимся послезавтра, – продолжал я, не давая вывести себя из равновесия. – Или же, – добавил я с оттенком злорадства, – если вам удобно, заезжайте ко мне за полночь. До двух-трех ночи мы никогда не ложимся.
– Боюсь, для меня это слишком поздно, – промямлил Олински, окончательно обретая безутешный вид.
– Ну что ж, подумаем, – неторопливо проговорил я, почесывая затылок. – Почему бы нам не встретиться здесь – скажем, через неделю? Вечерком, допустим в полдесятого.
– Только не здесь, с вашего позволения, мистер Миллер.
– Прекрасно, тогда увидимся, где вы пожелаете. Завтра или послезавтра забросьте мне открытку. И прихватите с собой все полисы, не забудьте.
Пока тянулась эта финальная игра в кошки-мышки, Олински успел подняться и теперь, прощаясь, пожимал мне руку. Повернувшись к столу собрать бумаги, он обнаружил, что на бланке одного из его контрактов Мэнни Хирш машинально набрасывал фигурки животных, а на бланке другого Нахум Юд писал стихотворение на идиш. Нежданный поворот событий настолько вывел его из себя, что, побагровев от гнева, он принялся кричать на них сразу на нескольких языках. Спустя секунду вышибала – грек и в недавнем прошлом боксер – ухватил его за штаны пониже пояса и, оторвав от пола, понес к выходу. Когда голова Олински достигла дверного проема, хозяйка ресторана погрозила ему кулаком. На улице грек методично обшарил его карманы, извлек несколько кредиток, подал их хозяйке, а полученную от нее сдачу – несколько мелких монет – швырнул Олински, на всех четырех ползшему по тротуару с видом человека, которого средь бела дня застиг приступ радикулита.
– Нельзя так обращаться с людьми. Это жестоко, – нарушила молчание Мона.
– Ты права, но он на это напрашивался, – ответил я.