Она рыдает. Слезы так искренни, что им нельзя не верит.
Итак, у одной такие доводы: здоровый муж, ребенок; у другой — многолетнее благополучие. И непосвященному, — а таких, конечно, не перечесть, — кажется, что тут какое-то колдовство, какая-то загадка. Получается, в самом деле, впечатление, будто от воздуха заразиться можно.
Сколько горечи, оскорблений, столкновений Вырастает на почве такой загадочности!
Как выбраться из этого заколдованного круга?
И вот врачи нередко являются судьями. В тяжком споре двух человеческих существ к ним приходят, как к арбитру, который все может понять и разобрать. Издавна ведь утверждают, что доктор умудрен опытом, и что ему ведомы все тайны тела и здоровья.
Вот например, как это было с мрачным литейщиком. Кстати, помните, как я разрешил его опор с женой?
Убедил ли я его?
Конечно, нет. Вероятно, мое объяснение показалось ему болтовней. Он не поверил мине, потому что я говорил предположительно, а ему нужно было, чтобы было ясно, как дважды два — четыре.
Жена его ушла от меня, считая себя жертвой загадочного рока, который продолжает тяготеть, непознанный, над ее головой.
Вот как я рассудил их. Но разве я мог сделать больше этого?
Не думайте, однако, что мы всегда пребываем в позе бессилия. Мы знаем и торжество знания. И тогда, действительно, яркий свет озаряет судьбу людей, подпавших под удар слепого, жестокого случая. Правда, эта ясность не приносит людям радостей. Но зато, по крайней мере, никто не терзается загадкой.
В амбулаторию пришел как-то совсем молоденький инженер. Он только что окончил высшее техническое училище и начал работать на огромном машиностроительном заводе.
Он прибежал ко мне прямо со службы. На нем был рабочий костюм; вокруг шеи был наспех обмотан шарф. От него еще несло запахом мастерских, мартеновских печей и стотонных молотов.
Я впустил его. Он беспомощно опустился на стул, уронив голову на руки.
Так прошло несколько минут.
Я решил вывести его из состояния безнадежности.
— Что с вами стряслось, молодой человек? — опросил я осторожно.
Он поднял на меня взгляд мутный и тоскливый. Меня это выражение скорби не особенно тронуло и испугало. Я знал, что через несколько дней острота его ощущений значительно смягчится, а еще через несколько дней его настроение, если не совсем, то в степени совсем достаточной войдет в норму.
Я продолжал:
— Что бы ни случилось, все поправимо. Не падайте духом! От наших болезней не умирают. К чему такое отчаяние?
Он молча покачал головой.
Тогда я спросил просто и деловито:
— На что вы жалуетесь? Где у вас неприятности? Подойдите ко мне и покажите.