Но сегодня Анька была на удивление тиха и задумчива, да и прочие девки, которые с ней в одной телеге ехали, выглядели как-то странно, будто в легком обалдении. Может, опять им Арина что-то эдакое рассказала?
Еще в дороге Анна Павловна заметила, что возле той телеги отроков крутилось больше, чем возле двух других, в которых тоже девицы ехали. Оно вроде и не удивительно – возле Анюты и Прасковьи всегда мальчишек хватает, да и Арина их тоже притягивает, даром что старше. А вот почему после первого смеха у них тихо стало – это непонятно. Илья, что ли, опять свои байки рассказывал? Он может! Анна в который раз посмеялась про себя, вспомнив присказку, которая с легкой руки Ильи стала в Ратном чуть ли не поговоркой: «Я женщина слабая, беззащитная… и скалкой, скалкой!»
Нет, не похоже, чтобы обозный старшина девок байками веселил – вон они какие притихшие, и сам Илья задумчив, и… благостный какой-то, что ли? Что же он им сегодня плел? Ладно, Арина расскажет непременно, да и Анюта не удержится, доложит матери. Ну, и сестре похвастается, как же без этого?
А ведь дочь-то изменилась, заметно изменилась с тех пор, как они с Ариной застали ее в пошивочной. Поначалу Анна и внимания особого на это не обратила, своими переживаниями занята была, вот и сочла, что та с перепугу притихла. Несколько слов, которые Арина тогда мимоходом бросила, сначала оглушили Анну, но после некоторых размышлений она решила, что гадать, как бы по-другому сложилась ее жизнь, смысла нет: что есть, то есть, и нечего Господа гневить, могло все намного хуже повернуться – матушка сгоряча и про монастырь обмолвилась. На этом боярыня и успокоилась… или, по крайне мере, считала, что успокоилась.
А вот с проступком Анюты и ее наказанием за него не все так просто получалось. Если верить Арине (а верить ей очень хотелось), то и проступка-то никакого не было – так, обычное любопытство созревающей девчонки. Наказывать же за извечное свойство женского нрава дело бесполезное, а то и вовсе вредное. Так что вроде можно было бы про этот случай и забыть – шалость, она шалость и есть.
Но, с другой стороны, шалость шалости рознь. Так что, выходило, наказать Анюту все-таки надобно, чтобы впредь не забывалась, с бережением себя вела.
«Вот ведь голову сломаешь, пока придумаешь… Она же так перепугалась, что того ужаса уже никаким наказанием не затмить – на всю жизнь его запомнит. А может, так и сказать: пусть пережитый страх ей наказанием будет… и знание, ЧТО ее ждет, если, не приведи Господи…
Дай Бог, если поняла что-то наконец. Вон сегодня утром Арина ее одним движением бровей к порядку призвала, когда она было шум подняла, кто на каком месте в телеге сидеть должен. Что же она такое Аньке говорила-то – молча, без слов? Ладно, погожу пока вмешиваться, рано еще судить, да и не сглазить бы, но если она мне дочь в разум приведет – одно это уже великое дело…»