Женское оружие (Красницкий, Град) - страница 240
Анна помолчала, а потом сочла нужным пояснить:
– Есть у меня причины так думать, какие – не скажу, но есть. Так вот, думаю я, что Андрей один из последних, а может быть, и самый последний выученик такой перуновой слободы. Забрали его из семьи еще мальцом совсем, а вернулся он в Ратное уже новиком, да каким! Никто из ровесников ни силой, ни ловкостью, ни воинскими умениями сравниться с ним не мог.
Казалось бы, только гордиться да радоваться, но беду свою он в себе принес именно оттуда. Ты когда-нибудь видела отрока или молодого мужчину, который долгое время прожил среди мужей и с женщинами никак не общался?
– Нет, не видала.
Анна помолчала, подбирая слова, потом продолжила вроде бы совсем о другом:
– Как девицы на посиделках язвят да над сверстниками насмехаются, ты не хуже меня знаешь. Но не со зла, а чтобы внимание к себе привлечь, так ведь?
Арина молча кивнула. Слушала она сосредоточенно, казалось, не только ушами – всем телом своим впитывала рассказ Анны.
– А теперь представь себе отрока, на любые поносные слова привыкшего отвечать ударом кулака или, того пуще – хвататься за нож. Он же понятия не имеет, что на слово словом же ответить можно, не приучен. Ну, нет у мужей такого в заводе – обидные слова на ветер бросать. А тут девки… с ними-то не подерёшься. И что ему делать? Только смолчать и уйти… Это воину-то? Уйти – значит струсить. И так раз за разом, потому как естество свое берет, тянет его к девкам. А они знай себе стараются – приметили уже, нашли себе игрушку. И сверстники, которых он в воинском деле на голову превосходит, тут же, вместе с девками над ним смеются.
И старейшины наши… – Анна зло прищурилась. – Умные-умные, а только масла в огонь подливали! Нет бы сразу разобраться, что не так да как это уладить можно, а они только и придумали, что стали самому Андрею в уши дудеть: «Все зло от баб, волос долог – ум короток; курица не птица, баба не человек, над честным мужем возвеличиться им самая сласть. У честного воина с ними только один разговор: косу на кулак намотал, подол вздел и… осчастливил…» – Анна аж ладонью по столу от досады хлопнула. – Это они так из него воина делали, чтоб в размазню не превратился. Сделали… Он на девок и вовсе смотреть перестал, как на людей, а тех, свистушек, это еще больше подстегнуло! Знаешь ведь, как допечь можно хиханьками-хаханьками да шепотками за спиной.
– Досталось ему, бедному, – не удержалась Арина.
– Верно, досталось. Ну, и не удержался, начал свое зло на парнях срывать. Те-то, хоть и побаивались его, но язык на привязи тоже не держали. Тут уже и до серьезных драк доходило – разнимать не успевали. Да много там чего накопилось – я всего и не знаю. Слышала только, как бабы шептались, дескать у Люта глаз черный, на какую девку или бабу глянет, та бесплодной может остаться. Только болтовня это все пустая, – спохватилась Анна, – сколько раз он на меня смотрел, а деток-то у меня пятеро. Так что наговаривают на него бабы, свою же вину ему простить не могут: те, кто его тогда смешками изводил, сейчас у колодцев про него шепчутся. Иные уж и большухами стали, а все туда же… Был бы он перед ними виноват, может, давно и забыли бы, а тут… Ведь тяжелее всего простить не того, кто тебя незаслуженно обидел, а того, кого ты сам. А его не просто обидели – судьбы лишили. Кто по дурости, кто из зависти… – у Анны зло сузились глаза. – Они бы и Мишаню моего так же смяли, кабы за ним род не стоял и дед в силу не вошел! Не любят его в Ратном. Остальные его сверстники с ним и близко не сравняются, он не просто в чем-то лучше, а всех превзошел. Казалось бы, чего еще надо-то? В воинском поселении такого парня привечать должны, ан нет! Уж очень он ото всех отличен, а такое стерпеть трудно.