Однажды застопорился пресс. Попыхтел и умолк движок. Заройщики со спокойной совестью побросали лопаты — дело не за ними, глина наверху есть.
— Перекур!
Сразу слышней стало в ближних кустах птичье разноголосье и возня. На низкой протодиаконской басовой ноте пропел шмель. Июльский знойный полдень, дышащий полынью и медом, звенел над головой. Заройщики в самых причудливых позах, как запорожцы, растянулись на колючей, порыжевшей от солнца траве. Алеша Хворостов отстегнул постромки, и Чемберлен побрел к овражку, где присмотрел спрятавшуюся от жары траву.
Только семижильный Жабров, как и положено роботу, заученно повторял механические движения, выколачивая свои полторы сотни. Заройщики лениво наблюдали за Тимофеем Жабровым, высказывая по его адресу разные замечания и соображения:
— До чего настырный! Как крот.
— Такой и за целковый удавится.
— Прасолы — они все такие…
Разомлев от жары, благодушествовали. Даже Семен Карайбог не матерился, как обычно. Вскоре от пресса — знать, заминка серьезная — отделилось светлое пятнышко и устремилось на зарой. И все знали — Настенька.
Шлепая босыми ногами по вохлой глине, раскрасневшаяся и запыхавшаяся от бега, она показалась Сергею Полуярову лучше и красивей, чем рисовало воображение. Такую особенность наружности Настеньки Сергей подмечал не раз. А может быть, Настенька действительно хорошела день ото дня!
Еще издали Настенька весело крикнула:
— Здорово, заройщики!
Петрович, лежавший навзничь, приподнялся, у глаз собрались добрые морщинки.
— Здравствуй, Настенька!
С хмурого лица Семена Карайбога сошло привычное выражение озлобленности:
— Привет, сербияночка!
Завидев Настеньку, Жабров прекратил размеренные движения, обтер рукавом красное, отсыревшее лицо, подтянул повыше подштанники. Пока Настенька рассказывала, почему остановился пресс, Жабров нахально пялил на девушку глаза. С неожиданной мягкостью позвал:
— Подойди ко мне, канареечка.
— С какой радости? — нахмурилась Настенька.
— Скажу что-то.
— Нужны мне твои слова!
— Подойди, не бойся. Не укушу.
Настенька действительно побаивалась Жаброва. Но сейчас, на виду у всех заройщиков, ей не хотелось показать себя трусихой. Подошла к Тимофею.
— Чего мне бояться?
Неожиданно одной рукой, как клешней, Жабров обхватил девушку за талию, привлек к себе.
— Попалась, пташечка!
Настенька взвизгнула и забарабанила кулачками по каменной, как стена старой кладки, груди Жаброва.
— Пусти, охальник! Пусти!
— Сходим в кусты, тогда и сама не отстанешь, — оскалился Жабров, без всякого усилия удерживая рвущуюся Настеньку. Положил железную клешню на ее маленькую, торчком стоящую грудь. — Пойдем. Не пожалеешь.