Еще раз мы ходили на рыбалку прошлым летом, прямо в саду. В смысле, на даче. Взяли у соседа дяди Анвара резиновую лодку, осторожно продрались по глинистому склону сквозь буреломы и буераки-реки-раки к болотистому берегу, напоминавшему неприятную местность из чехословацкой сказки: кругом затопленные кусты и деревья, гниль да нечистая вода в ряске и окурках, – с трудом нашли окошко, в которое все спускали лодки, и еще осторожней выплыли на чистое место. Сравнительно чистое – все равно кругом торчали стволы и сучья, и леску мы раз пять цепляли. Наловили, правда, полведра ершей и окуней и еще кучу красноперок выпустили, чтобы не возиться. А удовольствия никакого не получилось. То ли потому, что я исколол себе все руки рыбьими гребнями, дырки воспалились даже, пришлось мазью Вишневского пару дней повонять. То ли потому, что вода и небо были одинаково серыми и настроение быстро стало того же цвета. Батек сперва пытался веселиться и шепотом пошучивать, а потом пробормотал, что бытие определяет сознание, и предложил сматывать удочки – на радость мне.
Еще раз соваться в это бытие мне абсолютно не хотелось, тем более сегодня, когда я с таким трудом придумал увлекательное занятие.
Я примерно так и сказал, а батек расстроился. Это прямо слышно было, хотя он и сдержался, просто переспросил: «Точно? Ну… Ладно тогда». Я сморщился и попробовал отмолчаться, все ведь уже сказал, что еще-то. Но у батька это получилось лучше. Он молчал и как будто ждал. И дождался, хитер-бобер.
Я сморщился еще сильнее и спросил:
– А надолго это? Я просто на вечер хотел с ребятами…
Батек бурно обрадовался, сказал, что к половине седьмого в любом случае обернуться успеем, заодно с парнем таким познакомлю, тебе понравится, – и велел обедать, если еще не, собираться и быть готовым через полчаса.
Каким еще парнем, подумал я с неудовольствием, опять настоящий камазовец какой-нибудь, плечистый и крепкий, не то что я. Сразу бы сказал – я бы точно отпинался.
Я все-таки позвонил Андрюхе – он обрадовался, велел подбегать к нему часиков в восемь, а если опоздаю, то сразу к Ленке, дом, говорит, ты помнишь, а квартира двести восемьдесят, Олимпиада два раза, будем ждать, и Наташка будет, она про тебя спрашивала, я сказал, что ты к нам собираешься.
– Вот нафига? – взвыл я, но Андрюха заржал и повесил трубку.
Я мрачно сжевал еще кусок хлеба, теперь с сахаром, размечтался и разулыбался, как дурак, на секунду совершенно забыв про гадину Шапку, вспомнил – и ее, и гнидничка Гетмана, – разозлился, шарахнул кулаком по столу, еле успел подхватить выпрыгнувшую прочь сахарницу, огляделся, спохватился и побежал переодеваться из школьного в дачное.