Но сын сам вырулил с кухни, яростно дожевывая и оттирая что-то с форменной куртки – явно яичный желток, Пачкуля косорукий.
– Ты куда? – всполошилась Лариса.
– Нам к без двадцати сегодня, политинформация, – пробурчал Артурик, вколачивая ступни в убитые, но по-прежнему любимые польские кроссовки.
– И ты не готовился, конечно?
– Чё это не готовился? – немедленно ощетинился сын, чуть не сев от возмущения, но удержал равновесие. Ловкий за лето стал. – Готовился, вчера «Комсомолку» читал, южнокорейский самолет там, провокации империалистов, всякое такое. Интересно, кстати.
– Не зря выписали все-таки, – отметила Лариса, поставив в памяти галочку – почитать. Про южнокорейский самолет она ничего не слышала, а нехорошо быть необразованнее сына, по крайней мере сына-восьмиклассника.
– Да чего не зря, я заявление написал уже, сразу после дня рождения.
– Осталось, чтобы приняли.
– Чего – осталось, всех принимают, я рыжий, что ли? Учусь нормально, чего не принять-то.
«Вот надо это тебе», – чуть не сказала Лариса. К счастью, Артурик бурчал, пытаясь закрыть потертый дипломат, из которого вылезал край тетради:
– Ну и интересная газета, не то что эти ваши… Или там «Юный натуралист», на фига его выписывали пять лет…
«Эти ваши, сам-то „Труд“ первым из ящика выкрадывал и прочитывал с последней страницы», – хотела сказать Лариса, но спохватилась и погнала чадо, чтобы не опоздал.
– Ага, щас уже. Мам, а ты ведь шить умеешь?
– В каком смысле?
– Ну, на машинке. Машинка у нас есть ведь вроде.
– Ох, лучше бы ее… В общем, не работает машинка. У нас машинки вообще, ты знаешь… Шить я умею, в общем, мог бы и помнить. А что ты хочешь, опять мушкетерский костюм?
– Типа того, – сказал сын, посмотрел на часы и уточнил: – Время сколько, пять минут восьмого?
– Пятнадцать, вообще-то.
Артурик блинкнул и рванул, едва не выломав входную дверь – выходную, вернее.
– А шапку! – запоздала крикнула Лариса вдогонку, но Артурик уже грохотал по ступеням, специально так гулко, чтобы советов в спину не слышать, паразит. Надо все-таки ему исправные часы купить.
За окном было серо и сыро, но не холодно. А и холодно будет – согреюсь, пока машинку дотащу, подумала Лариса.
Ей вдруг очень захотелось заплакать – не от жалости к себе или от хронического переутомления. Просто захотелось. Глупое желание, особенно в восьмом часу утра. И вообще, жене Вазыха Вафина не положено приходить на работу зареванной. И с покрасневшими глазами не положено. Не для того вся страна строила КамАЗ, не для того чугунолитейный завод год назад со скандалом получал самостоятельность от камазовской литейки и не для того энергослужбу этого самого большого в Европе чугунолитейного завода возглавил Вазых Вафин, чтобы его жена хоть кому-то, хоть на миг… Лариса вдавила костяшки пальцев в переносицу, дождалась, пока кислый спазм растворится от несильной и почти приятной боли, улыбнулась зеркалу, сделала поцелуйные губы, разминая лицо, улыбнулась еще раз, на сей раз почти естественно, зато ужаснувшись морщинкам, тряхнула головой и побежала за сумочкой. Она почти опаздывала на работу. Опаздывать ей тоже не положено.