– …и тогда явился новый Великий Утес на нерушимом престоле сверкающего боя и поверг в страх полчища трусливых продажных крыс. Славься, новый Великий Утес, возвращающий к жизни тех, кто готов последовать за могучими машинами.
Горели деревянные бараки. На снегу застыли обуглившиеся тела людей и птиц. Отощавшие, обтянутые темной кожей скелеты в серых мешковинах распростерлись на земле, уткнув лица в грязный снег. Над лагерем плыл сизый дым, превращая окружающий мир в сюрреалистическую картину постапокалипсиса.
– Хайра, зачем ты это сделал?
– Это не я сделал. Это ты сделал. Теперь ты – Великий и Могучий Сверкающий Утес, блистательный бой с ногой на небе.
Я на это не подписывался! Я не убийца и не диктатор. Пытаясь перекричать шум двигателя, я тряс Хайру за плечи:
– Мы больше никого не будем убивать, ты понял? Никого! Самым умным мы покажем, как пользоваться машинами, и наведем в этом гребаном мире порядок. Комбайны – крестьянам, станки – рабочим. Оковы тяжкие падут, и искры вспыхнут во мраке жизни. Вот только взрывать и убивать при этом никого не надо. Я тебе докажу, что можно по-другому.
Вот уж, доказал. За два месяца своего правления я доказал лишь одно: на каждый вандемьер найдется свой термидор.
Я выглянул в окно. Там, на дворцовых воротах, красовалась насаженная на острую пику, покрытая опарышами голова сраженного противника. Его поймали на прошлой неделе, вытащили из полуразвалившейся рыбацкой хижины и приволокли в город. Когда я снизошел до встречи с ним, ему уже успели выколоть глаза. Предыдущий Великий и Могучий Утес оказался самым обычным человеком, бородатым, лысеющим и пухлым. Правда, походил он не на питекантропа, а на моего соседа-пенсионера, бывшего преподавателя теории научного коммунизма, тихого алкоголика, сгинувшего несколько лет назад по пьяному делу. Бывший повелитель полз по земле, пропитанной кровью, и выл, как загнанный зверь, поверивший в свою смерть. Жаждущие справедливости обступили его кольцом и кололи копьями, пока, наконец, он не рухнул в перепаханный гусеницами вездехода грязный подтаявший снег. Зрелище было не из приятных. Я хотел прекратить эту жестокую и бессмысленную экзекуцию, уже набрал в легкие воздуха, чтобы гаркнуть приказ, но кто-то тронул меня за локоть.
– Проявляющий милосердие по отношению к жестоким в конечном счете проявит жестокость по отношению к милосердным.
Я оглянулся, но увидел лишь отороченный бурым мехом плащ, исчезающий в зарослях дикого лишайника. Я был не согласен, но ничего не мог сделать. Сверженный правитель еще дышал, когда остро отточенным топориком ему рубили кисти рук. А потом накануне назначенный старший носитель отличного меча под победоносные крики свободных людей отсек ему голову.