Потом мы помогали маме мыть посуду, кипятить чай и ведром на длиннющей веревке доставать из глубокого колодца воду. Когда смотришь в этот колодец, то дна не видно, только когда ведро касается воды, доносится тихий всплеск. Иногда отправлялись искать забредшего бог весть куда теленка, а он, озорник, не хотел возвращаться, бегал, прыгал, затевал с нами игру.
Особенно любила я степные закаты. Оранжевый круглый шар, все еще яркий, но уже такой, что на него можно смотреть, медленно. опускается на самый краешек степи, постепенно багровеет и подсвечивает округлые бока облаков; небо над головой быстро темнеет, а воздух словно бы все еще разбавлен розовым арбузным соком. Сколько я ни глядела на солнце, никак не могла заметить его движения, как оно опускается. Солнце все ниже и ниже клонилось к горизонту, осторожно соприкасалось с ним, так осторожно, что я ни разу не почувствовала толчка, как ни ждала и ни прислушивалась. Постепенно солнце погружалось в землю, и казалось, что это не солнце вовсе, а опрокинутый ломоть сладкого-пресладкого арбуза. «Айбийке, давай сбегаем посмотрим, что там!» — предложила однажды сестренка. «Это очень далеко, — вздохнула я. — До темноты не успеем вернуться…»
Мама разводила костер. И тьма от юрты то разбегалась в разные стороны, то опять приближалась, пряталась за юрту, то с одного ее боку выглядывала, то с другого. Мама подбрасывала в огонь курай, и темнота вновь убегала в степь.
Мы сидим перед юртой на войлоке и играем в кости или рассказываем друг другу сказки. Рассказываю в основном я, а Инжибийке, Бегали и Кендали слушают. Вскоре из темноты доносятся мужские голоса. Это возвращаются чабаны. Вот наконец и они сами. Мама снимает с прокопченного казана пропитанную маслом деревянную крышку и разливает по мискам горячую еду. Аппетитный запах распространяется вокруг, заставляя поторапливаться чабанов, и они, умолкнув, прибавляют шагу.
После ужина отец брал в руки домбру, и красивые мелодии улетали в степь. Здесь не было комаров; сидеть у костра, наслаждаясь прохладой и запахами степи, приносимыми ласковым ветерком, — такое удовольствие. Я прислушивалась к звучанию струн, плавному и нежному, и мечтала. Мечтала поскорее вырасти, стать взрослой…
В это лето я чувствовала себя счастливой. Даже очень счастливой. Я уже не нянчила детей, могла играть в свое удовольствие, да и мама меньше нервничала, и все-таки…
Все-таки временами на меня наваливалась непонятная тоска. Особенно когда я приближалась к дороге, которая пролегала неподалеку. Это была широкая степная дорога. Колеса машин и арб размололи ее поверхность в мельчайшую мягкую пыль. По утрам, выгоняя на выпас телят, я направлялась к этой дороге, садилась за обочиной на бугорок и смотрела вдаль, в ту сторону, куда убегала и терялась в зыбком мареве серая лента дороги. У самого горизонта я замечала облачко пыли. Все разрасталось облачко, и все ближе оно становилось, а ветер относил его в сторону, стлал по степи. И впереди него уже виднелась маленькая точка. Это машина… Много машин проезжало по нашей дороге. Чаще с грузом. Иногда в кузове сидели пассажиры. Они с удивлением смотрели на меня, оборачивались и улыбались. Наверное, думали: «Откуда взялась тут эта девочка, когда на много верст вокруг не видно никакого жилья». А я завидовала им, что едут они в какой-то большой мир, пока не доступный мне. Я вскакивала и махала им рукою. Они тоже махали мне и что-то весело кричали. А порою мне хотелось плакать. От обиды, что не могу поехать с ними. Кто знает, может, они и взяли бы меня с собой…