— Скай? — спросил Дамиан, но я не могла сдержать слезы.
Это словно великая, большая чистка. Все хорошее, плохое, грустное и веселое вырвалось на свободу.
Я не хотела быть слабой перед ним. Я ненавидела то, что он поднял меня на руки, и я прижалась к нему. Я ненавидела то, что он понес меня вниз по лестнице и поставил под душ. Я ненавидела то, что он вытер меня насухо и помог одеться. Ненавидела, когда он взял лекарство и сделал новую повязку на мой палец. Я ненавидела, когда он уложил меня и выключил свет. Ненавидела то, что я хотела, чтобы он остался, обнял меня и погладил мои волосы. Ведь это гребаный Стокгольмский синдром? Я ненавидела то, что происходит со мной.
На следующее утро я проснулась от шума, похожего на шум десятка катеров, плывущих по морю. На нас напали ― кто-то нас преследовал. Я побежала вверх по лестнице, ожидая, что нас окружили десятки лодок, и мой отец держит громкоговоритель и говорит:
— Выходите с поднятыми руками.
Он увидит меня, увидит, что я жива! И три поцелуя превратятся в шесть, и девять, и двенадцать.
Слава Богу, ты пришел, папочка, потому что здесь я была одна с Дамианом, и он отрезал мой палец, и еще меня окружили акулы, и он оставил меня среди них, но это на самом деле были только дельфины, а затем я увидела настоящую ночь, и что-то начало происходить, и моя голова…
Никаких лодок. Никаких громкоговорителей. Никакого отца.
Мы стояли на якоре в тени крутого обрыва. Десятки пеликанов ныряли в воду и выныривали с сардинами в клювах на завтрак. Иногда они ныряли в воду с таким звуком, какой издают снаряды, взрываясь в зоне боевых действий.
Дамиан плавал с другой стороны от лодки. Его гребки были длинными и сильными, и он не обращал внимания на весь этот хаос вокруг нас. У него было тело идеального пловца — сильные ноги, широкие плечи и узкие бедра. Он поворачивал свое тело влево, затем вправо, его плечи поднимались каждый раз, когда он делал вдох перед гребком.
Он двигался тихо и ловко, едва держа свой подбородок над поверхностью, но я была так сосредоточена на каждом вдохе, что все остальное поблекло ― весь шум, все птицы ― только он, только его дыхание и влажные хрипы, слетающие с губ. Это было ритмично, устойчиво, сильно и завораживающе и… чрезвычайно по-мужски.
Что-то щелкнуло внутри меня в тот момент. Я была вне себя, осознавая, как просто судить кого-то, опорочить и осудить то, что мы не понимаем, потому что:
О, Боже мой! Как она может даже думать в таком ключе о парне, который похитил ее? ОН ОТРЕЗАЛ ЕЙ ПАЛЕЦ!
Или
Ей следовало бы задуматься, прежде чем сесть в машину к незнакомцу.