тебя прислал. Завтра утром я городским старшинам должен доложить, в каком душевном состоянии находится еретик. Пойдёшь со мной, тоже своё слово скажешь, как последний из братьев, кто видел его.
Городская тюрьма – старый замок, двухвековой, может, давности или ещё древнее. В то время не как теперь строили, тяжеловесно. Стены толстые-претолстые, из крупных камней сложены, украшений на них никаких. Крыша почти плоская, без шпилей. Окошки маленькие. Ну, в тюрьме-то так и полагается.
Подходя к этому мрачному обиталищу заблудших душ, Лорк попытался себе хоть какое-то подобие важности придать. Ведь тут он, как отец Воллет сказал, двухбережную веру представляет, ответственное дело доверено ему… Пусть в успех дела этого верить невозможно почти, но суть-то не в том, не в успехе, а в старании… Братья всё от них зависящее делают, чтобы душу еретика спасти. Пускай он на своём стоит, но и они рук не опускают, не бросают его на произвол судьбы.
Но как тут себя важным почувствуешь, когда только что такое… Когда там, в библиотеке, перед первым священником стоя, чуть не грешнее этого самого Талвеона Эйрского себя ощущал, грешнее и хуже.
Хуже… хуже… Но что-то в самой глубине души царапается: ну почему всегда так, откуда это вечное чувство вины? Всегда ли было, или кто-то очень постарался, чтобы появилось оно?.. Разве на самом-то деле правда это, разве…
Нет, прочь такие мысли, душу они смущают, путают. Уже почти до тюремных ворот дошёл.
Усилием воли напустил на себя Лорк вид в подражание Воллетову: этакое спокойное бесстрастное благообразие. Ну, или подобие такого вида… Надо хотя бы внешне спокойным казаться, если уж настоящего спокойствия, того, что внутри, в сердце – в помине нет.
Смиренно, но с достоинством поприветствовал Лорк стражника, который из караульной будки по ту сторону ворот вышел, объяснил, кто он такой и зачем явился. Стражник не удивился, привычный. Ко всем узникам приходят двухбережные братья: покаяние преступника принимать – дело праведное. А уж тех, кто за разные виды отступничества в тюрьму посажен, чаще всего навещают. А этого Талвеона, самого худшего еретика, чуть не каждый день. И бывает, что вот так, особо: один брат десять или больше заключённых обойдёт да удалится, а потом другой отдельно к Талвеону Эйрскому является.
Привычный стражник, но это не значит, что даже такого посетителя без обыска пропустит. Извинился, правда:
– Вы уж простите, святой брат…
Но дело своё сделал, похлопал по бокам, по рукам, по ногам, по спине да по груди. Карманы вывернуть велел. У братьев своя работа, а у него своя. Если пренебречь – мало ли, кто под видом двухбережника в тюрьму явится. Может, подельник какого заключённого, побег устроить решил? Некоторых-то братьев в лицо стражник знает, а этого вот, например, молодого, видит в первый раз.