Договорились, что сотник, если что важное выяснится, тут же за Ярлой пошлёт. А если не выяснится – всё же раз в день посыльного будет с текущими вестями отправлять.
Хорошо, что не подбивался Герен, как, бывало, другие стражники, по поводу оружия – мол, помогла бы она, Ярла, своё оружие дала бы… Есть у некоторых из них такая уверенность, будто видунье оружие особое, против ночных тварей заговорённое. И начнёшь разъяснять, что «особым», чуть более действенным, чем обычное, оно только в руках самих видунов становится, благодаря зрению их, а другому отдай – так самое обычное. Разъясняешь-разъясняешь, а эти умники всё равно не верят, глядят косо. Но лореттский сотник, видно, не из таких.
Что ж, для половины дня немало уже сделано. Распрощалась Ярла с Гереном, и на свой постоялый двор вернулась. Пачка бумаг по делу у неё в руках, надо всё посмотреть повнимательнее.
Визит на заседание городского старшинства на пару с Воллетом для Лорка стал сущим мучением. Таким же, как накануне – рассказ первому священнику о своём посещении Талвеона Эйрского. А всё потому, что ещё по пути от камеры до тюремного двора Лорк решил: того, что между ним и Талвеоном сказано было, Воллету повторять нельзя. И слов-то не так много они произнесли, а нельзя всё равно. В самом деле: если передаст он первому священнику, что узнику неведомо откуда про случай с книгами известно, и про разговоры их, в которых его, Лорка, мать упоминалась – этим Талвеону только навредит.
Но еретику-то навредить беда как будто небольшая… Сильнее, чем он сам себе навредил, ему уже никто не навредит. Но что-то упрямо протестовало в сердце Лорка: нет, нет, не надо, нельзя. Что протестовало? Левобережный злой дух? Или другое что-то? Лорк не просто не хотел, но и не мог об этом думать. Противоречивые мысли измучили его и истерзали.
И что, во имя Творца мира, этот еретик имел в виду, когда сказал, что Лорк ему «веру в людей» вернул? Что это за «вера в людей»? Чем Лорк так от других отличается, что именно он вернул её?..
На расспросы Воллета он отвечал, что Талвеон не пожелал не только каяться, но вообще с ним говорить. То есть, не совсем не пожелал (стражник ведь неподалёку был, обрывки разговора слышал, ну как возьмёт да поинтересуется у него Воллет?) – а так, твердил, что не виноват ни в чём.
Ту же самую ложь, терзаясь угрызениями совести, Лорк повторил и перед старшинами. Но всё это – и враньё, и угрызения – было ещё не самое худшее. Хуже то, что он слишком мало знал. Чем так уж страшен Талвеон? Выдумал какую-то ложную философию, которая вере Двух Берегов противоречит. Это все знают. И Лорку прежде такого объяснения хватало. Но что это за философия? В чём состоит? Как от этой лжи уберечься, если не знаешь, какова она? Набрался Лорк смелости, задал Воллету вопрос. И так первый священник в ответ на него глянул, что молодого человека аж холод пробрал.