– Вы уже знаете, что этой рукой я исписал десяток листов. По-моему, почерк понятный…
– Руку, а не кисть, – потребовала Ярла. – Локоть.
– А надо ли это вам? – криво усмехнулся Талвеон.
Лицо Ярлы вспыхнуло негодованием. Недобрый зелёный огонь появился в глазах, губы сжались в тонкую нитку. Но не на него она сердилась, конечно, не на него. Только невольно из-за своего настроения разговаривала с ним резче, чем он того заслуживал.
– Покажите, – настойчиво повторила Ярла, ближе придвигаясь к перекрестьям железных прутьев. Ясно, если он будет продолжать отказываться, она протянет свою руку через решётку и попытается задрать рукав его рубища.
– Ладно, – согласился узник. – Но не забывайтесь, – он указал глазами в том направлении, где ждал стражник. И поднял рукав.
Ярла увидела то, что и ожидала – опухший, искалеченный сустав. Нетрудно догадаться, что другие суставы на руках и ногах выглядят так же.
Талвеона измотали не только бесконечными допросами, на которых принуждали признать себя виновным в отступничестве и отречься от всего, что он говорил и писал, от всего, что считал своим путём к истине, одним из возможных путей. К нему применили самый эффективный способ добиться любых показаний от кого угодно – пытку. Не зря при всём преклонении, которое снискали двухбережники среди людей, не избежали они и доли дурной славы. Не врёт молва, тихая молва, шёпотом передаваемая. Запачкали руки святые братья, давно запачкали и основательно. В крови? И так сказать можно, хотя чаще-то без крови обходится. Без крови… суставы допрашиваемому вывернут, а потом на место вставят, чтобы совсем-то уж в неподвижного инвалида сразу, слишком быстро не превратился. На то у них лекарь за пыткой следит.
Но раз окончательное решение по делу Талвеона ещё не вынесено – значит, не вытянули из него отречения и признания вины. Ведь в его случае окончательное решение может быть одно: смертный приговор. А если он ещё жив, и о назначении дня казни в городе молчат, выходит, пытку перенёс и не отрёкся.
Ну что за человек? Настолько неразумный, чтобы надеяться в учёной общине, под носом у двухбережников, свои лекции читать и избежать преследований. А с другой стороны – настолько сильный, что пытку выдержал. Настолько…
Вдруг эту Ярлину мысль другая перебила. Точнее, не мысль – ощущение, да такое сильное: приближение к миру духов первоэлементов, как бывало иногда вдали от человеческого жилья, в лесу или у реки. Удивлённо оглянувшись вокруг, увидела она только коридор, стены и двери камер – может, занятых, а может, и нет. Причина этого ощущения не там, не за этими дверями и не в клетушке Талвеона. Но оно было, оно росло, заставляло исчезнуть тёмные тюремные стены, крошечную грязную нору камеры с низким потолком. Вместо всего этого словно бы и вправду появлялись лесные поляны и речные берега. Но на самом деле ни полян, ни берегов, конечно, не было, они только казались…