Она была так бедна, что трудно было сделать плохой подарок, но мы скоро уяснили ее предпочтения. За все годы мы нечасто дарили ей одежду – такие вещи мало ее занимали. Н. М. любила повторять, что она “уже не женщина, а просто человек”. Мы не принимали этого определения – инстинктивно исходя из эмпирических наблюдений. Н. М. без конца интересовалась тем, во что была одета Эллендея. А Эллендея и я намеренно одевались здесь так, как одевались обычно. Сперва по привычке, а потом еще и поняли, что большинству русских это нравится больше, чем старания иностранных студентов одеваться как местные, не выделяться в толпе. Имея дело с настоящим живым американцем, русские предпочитали, чтобы он хотя бы выглядел как американец. Так что Н. М. всегда изучала наряды Эллендеи с чувственным удовольствием, особенно сапоги и пояса. Она с удовольствием щупала ткань, а однажды, потрогав на ней тяжелый пояс из латунных дисков, соединенных цепочками, сказала: “Какая прекрасная штука”.
В один из первых приездов Эллендея привезла ей итальянское пончо. Вначале Н. М. понадобилась помощь, чтобы надеть его правильно, и она полюбила его очень по-женски, а после писала нам: “В пончо мне очень тепло и уютно. Приятельницы от него в восторге. Они никогда не видели такой прелести. Я его обожаю. И полотенца тоже” (27 января 1971). Всякий, кто пользовался советским полотенцем, поймет, какая роскошь здесь пушистые американские полотенца. Эти вещи составляли разительный контраст со всем остальным в ее квартире. Она, конечно, могла твердить, что нужны ей только книги и что она “просто человек”, но Эллендея заметила, что духи и мыло, которые мы ей привозим, скоро кончаются, и, помимо книг, мы привозили ей продукты и такие полезные вещи, как постельное белье и наборы масел для ванны. В Советском Союзе, в ее мире это были маленькие сенсации. Иногда бывали конкретные заказы. В последний приезд Эллендеи – в 1980 году – Н. М. еще чувствовала себя достаточно хорошо и попросила для себя и подруг шерстяное платье и свитера трех размеров – один синий для “молодой дамы”.
В первые годы, когда она принимала гостей и ее еще не чурались, мы и все, кого посылали к ней, сосредотачивались на предметах первой необходимости. Еда и питье – или в обратном порядке. Мы загружались в валютном магазине “Березка” или в валютном гастрономе на Дорогомиловской – прибежище голодных дипломатов. Когда в Москву отправлялся кто-нибудь из хороших друзей, мы снабжали его точными инструкциями, как отыскать это заведение, наглядный пример бездушного отношения России к своему народу – покупать там могли только иностранцы и русские с “сертификатами”. Все, что мы покупали там, было к месту, потому что Н. М. постоянно в чем-то нуждалась. Дешевые безакцизные водка, джин и виски возглавляли список, потому что она принимала много народу, а для русских бутылки – приоритет. Затем сигареты, сахар, чай, сыр, масло, колбаса, разные консервы и так далее – всегда самое необходимое, а не какая-нибудь икра (у Бриков, скажем, обязательное угощение). В первом письме к нам в октябре 1969 года Н. М. сокрушалась: “Моим запасам виски пришел конец, и некому их восполнить”. Когда узнали ее ближе, мы всегда добавляли рубли, чтобы поддержать, а Кларенс Браун присылал ее западные гонорары, чтобы их перевели здесь в рубли. Думаю, вначале какие-то приличные деньги от ее гонораров приходили по разным каналам. Бродский вспоминает, что, получив сертификаты, она была необычайно щедра на них и на чудеса, которые ими оплачивались. Русских, особенно бедных с виду, в дверях останавливала милиция, но Иосиф нагло прорвался и купил американские сигареты.