– Мулан! Под вашей внешностью скрывается лед! У вас черствая душа! Вы злой, вы бессердечный человек! Как вы могли так поступить! Я остался сиротой, и никто, никто…
История о ранней утрате родителей, торопливо и горячо рассказанная мной, могла бы заставить прослезиться и Генриха Восьмого вместе с Кровавой Мэри, но китаянка долго молчала, а когда я закончил, вскинула на меня взгляд. Тут у меня затряслись губы, голос пресекся, и я, махнув рукой с самым отчаявшимся видом, горестно пошел прочь…
– Виктор! – воскликнула она. – Вы не знаете! Вам нельзя быть со мной!
– Но почему?! – вскричал тогда я. – Вы замужем?
– Нет, – Мулан вдруг задрожала всем телом. – И никогда не буду! Я прошу вас – оставьте меня в покое…
– Я настолько вам противен, что вы ненавидите меня! – сказал я. – Или есть какая-то другая причина, по которой я не могу оказывать знаки внимания очаровавшей меня женщине? Скажите!
Эти слова поразили Мулан как громом, она резко оттолкнула меня с дороги и вбежала в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Приникнув ухом к замочной скважине, я услышал, как она рыдает взахлеб. По-видимому, девчонка и впрямь безоговорочно верила в свою легенду.
Я тихонько рассмеялся – еще пару ходов, и она сломается окончательно. Тогда я хорошенько вытру ноги о всю компанию Додсона…
Я продолжил свое наблюдение за Мулан, и два дня старался лишний раз не встречаться с ней, дабы дать ей хорошенько успокоиться. Однако события третьего дня едва не стали для меня роковыми…
В тот день около часу после полудня, она вышла из задней двери «Летучей рыбы» и, неся в руках бельевую корзину, двинулась к набережной – очевидно, она направлялась в прачечную. Не мешкая, я вышел за ней и следовал по улицам до тех пор, пока она не вошла туда. Я оглянулся вокруг, увидел небольшую питейную, как раз напротив прачечной, и решил, что лучшего места, откуда я мог продолжать свое наблюдение, не сыскать.
Это был один из самых дешевых кабаков во всем Ливерпуле, расположенный на Великой портовой дороге, грязный, с мутными окнами и насквозь прокоптелый табачным дымом. Тускло освещенное помещение было переполнено, в спертом воздухе стоял оглушительный гвалт – смесь визга, хохота и пьяного рева. После заведения Галлахера эта клоака выглядела омерзительной донельзя. С отвращением я прошел к стойке, взял стакан бренди и прошел к окну, где, усевшись прямо на заляпанный, черный от грязи подоконник, стал ожидать, потягивая свою выпивку. Бренди был отвратительный, под стать окружающей обстановке, и разбавленный водой, так что я неотрывно уставился на хорошо просматривающийся отсюда выход из прачечной. О, лучше бы я хоть раз оглянулся вокруг…