— Можешь выражаться, — милостиво позволила Мария-Антония. — Но если дернешься, хуже будет тебе самому.
Генри скрипнул зубами, но смолчал. На его счастье, пуля засела совсем неглубоко, и принцесса избавилась от нее с удивительной легкостью, будто ей и впрямь не впервой было расковыривать раны. Крови она вовсе не боялась, действовала спокойно и умело, будто заправский врач, и Монтрозу стыдно было даже ругаться. Он лишь зашипел сквозь зубы, когда она залила рану крепкой выпивкой из фляжки и начала бинтовать, разорвав на полосы все ту же свою многострадальную нижнюю юбку — вот и пригодилась! По опыту Монтроз знал, что заживает на нем все, как на собаке, — а кстати, дождаться бы псов, если те выжили! — но не противился. Хуже не будет, но наблюдать за девушкой было, по меньшей мере, любопытно.
— Большой опыт, а? — спросил Генри, когда Мария-Антония закончила.
— Немалый, — ответила она. — От меня не так уж много проку было на стенах, я помогала относить раненых вниз. Иногда пособляла нашему лекарю. Доводилось видеть, как ампутируют конечности.
Генри передернуло: без обезболивающего, конечно…
— Выпущенные кишки я тоже видела, — безмятежно продолжила девушка. — У нас был хороший лекарь, тоув, как вы теперь говорите. Почти все раненые у него выживали, даже те, что рады были бы умереть.
Монтроз не нашелся, что ответить. Понимать понимал: сам бы не захотел жить безногим обрубком, — но как реагировать, просто не знал. Лишь в очередной раз напомнил себе, что имеет дело не с нежной тепличной розой, а с настоящим цветком прерий. Ну, пусть не прерий, но не менее суровых краёв, и недооценивать принцессу, мягко говоря, не стоит. Она может притворяться ангелом во плоти, это Генри уже осознал, но внутри у нее прочный стержень. И не стоит пробовать его на излом: Монтроз видел, как бьет, распрямившись, согнутый прут из хорошей стали…
…Они ночевали поодаль от места этой рукотворной катастрофы — Мария-Антония настояла. Нельзя оставаться рядом с такими вещами, особенно с теми, что изначально предназначены для того, чтобы прикрывать отход беглецов. Тем ведь менее всего важно, что будет происходить поблизости, самим бы удрать подальше!
Генри не возражал, он вообще не спорил, даже когда она содрала с него окровавленную рубашку и занялась его раной. Рана была — тьфу, пустяк, не сравнить с теми, что ей доводилось видеть, — но кровь следовало остановить. Монтроз следил за ней такими глазами, что принцесса уверилась: он до сих пор полагал, будто она до сих пор видела кровь… ну разве что из раздавленного комара или царапинки! Забавное заблуждение, женщин оно всегда веселило, насколько помнила принцесса. А ее еще отец приучил не бояться не только своей, но и чужой крови: даром ли он брал дочь с собою на охоту с самых малых лет? Мария-Антония знавала знатных дам, что хлопались в обморок, едва увидев подстреленного оленя, но самой ей случалось резать глотки благородным зверям, приходилось и унимать кровь пораненным собакам, а впоследствии и людям, и она не видела в этом ничего сверхъестественного.