Став литературной позицией, авторская бездеятельность обратилась в парадокс. С одной стороны, Довлатов – неизбежный герой своих рассказов, с другой – не герой вовсе. Он даже в зеркале не отражается. Уравняв себя с персонажами, рассказчик отходит в сторону, чтобы дать высказаться окружающему. Все силы Довлатов тратил не на то, чтобы ему помочь, а на то, чтобы не помешать.
Это куда сложнее, чем кажется. Как-то в Москве у моей жены брали интервью на вечную тему: “Как ты устроился, новый американец?” Поскольку мною журналисты не интересовались, мне оставалось только тихо сидеть рядом. Уходя, язва фотограф сказал, что больше всего ему понравилось смотреть на меня: так выглядит початая бутылка шампанского, которую с трудом заткнули пробкой.
Недеяние требует не только труда, но и естественной склонности – склонности к естественному. Уважение к не нами созданному – этическое оправдание лени.
Довлатов считал бездеятельность единственным нравственным состоянием. “В идеале, – мечтал он, – я хотел бы стать рыболовом. Просидеть всю жизнь на берегу реки”.
Я был уверен, что он это написал ради красного словца – представить Довлатова за рыбной ловлей не проще, чем в “Лебедином озере”. Но однажды Сергей принес столько выловленных им в Куинсе карасей, что хватило на уху.
Я все чаще вспоминаю этих золотистых рыбок. Мне чудится, что они пришли из несостоявшегося довлатовского будущего. Из Сергея ведь мог получиться отменный старик – этакий могучий дед, окруженный ворчливыми поклонниками и строптивыми домочадцами.
4
Довлатов на собственном примере убедился, что автор – всегда жертва обстоятельств. Избегая ссылаться на провидение, он об этом писал прямо, но без подробностей: “Видно, кому-то очень хотелось сделать из меня писателя”.
Довлатов не верил, что писателями становятся по собственной воле. Воспитывая дочь Катю, Сергей говорил, что “творческих профессий надо избегать. Другое дело, если они сами тебя выбирают”.
Сергей считал, что человек не может быть хозяином своей судьбы, разве что – чужой. Полноправным автором Довлатов был скорее в жизни, чем в литературе. Отсюда его любовь к интригам.
Сергей был гениальным обидчиком-миниатюристом. Там, где враги орудовали ломом, он применял такой острый скальпель, что и швов не оставалось. Из-за этого Сергею не было цены в газетных баталиях.
Так, в период вражды “Нового американца” с другим нью-йоркским еженедельником – “Новой газетой” – Сергей написал редакторскую колонку то ли о душевности, то ли о бездушии американцев. В ней рассказывалось, как в метро стало тошнить женщину и он протянул ей – внимание! – “Новую газету”. Вскоре, однако, Сергей сам стал печататься в обиженном им органе. Поэтому, когда дело дошло до отдельного издания “Колонок”, вместо “Новой газеты” в этом эпизоде фигурирует просто “свежая газета”.