Я считал своей обязанностью сделать спектакль о Володе. И когда его закрыли, это для всего театра было обидно, горько и непонятна эта злость, бестактность, бездушье полное, мерзкий поступок этого министра, который всю жизнь врал и ему, и Марине, когда они приходили, чего-то всегда обещал, снимал трубку, делал вид, что он звонит, и говорил:
– Что же вы не выпускаете пластинки? Ну, надо же скорей! Вот у меня сидит Марина Влади и Высоцкий. Ну что там, почему? Целых три года. Вы же должны были выпустить, ускорьте, ускорьте, ускорьте.
И потом проходил еще год – ничего не выпускалось… А Владимир болезненно очень это переживал… Я все время говорил ему:
– Да плюнь ты… Зачем тебе? У тебя есть миллионы магнитофонных пленок. Ты прекрасные записи сумел сделать на Западе, ну и ладно. Чего ты ходишь, унижаешься? Зачем тебе это надо?
И когда нам запретили играть этот спектакль даже в годовщину смерти Володи, я позвонил Черненко. Я помнил, как Черненко был на «Мастере и Маргарите», и кто-то во время действия мимо него выходил грубо, а он сказал:
– Могли бы и досмотреть.
Он был членом Политбюро, и все знали, что он правая рука Брежнева. Он передавал несколько раз мои письма Брежневу.
В тот день ко мне вошли трое в кабинет без стука, распахнули дверь и сказали:
– Сейчас представители Управления зачитают вам приказ: строгий выговор с последним предупреждением о снятии с работы, – ну это такая демонстрация: три человека едут, чтоб напугать. Один из них особенно хотел зачитать – у него был зычный актерский голос.
Но я сказал:
– Не трудитесь читать, я знаю этот приказ. Может, вы покинете мой кабинет?
Они говорят:
– Это не ваш кабинет, а государственный.
И я ушел из кабинета. Потом мне секретарь сказал, что они посидели и вышли. Я вернулся и начал заниматься делами. И весь этот разговор я передал Черненко. Он тяжело вздыхал и говорил мне:
– Да, дожили! Ну неужели вот так, как вы говорите?
Я говорю:
– Неужели я вам буду неправду говорить? Извините, что я вас побеспокоил. Просто я больше не могу так работать.
Он мне сказал:
– Перезвоните мне через несколько дней, я разберусь. До свидания.
А когда я позвонил через неделю, это был как будто другой человек:
– Почему вы к нам обращаетесь? У вас есть свой секретарь ЦК по пропаганде, товарищ Зимянин, он такой же секретарь ЦК, как и я…
Я говорю:
– Вы знаете, с ним очень трудно.
Он громким голосом быстро читает большую нотацию, и на этом разговор заканчивается. Бесполезно…
– Я вам повторяю: позвоните товарищу Зимянину.
И мне ничего не оставалось делать, я должен был выполнять. Я позвонил Зимянину. И тот на меня просто орал сорок минут.